Снаружи действительно задувало. Ветер толкал меня в спину, словно гнал прочь от монастыря; последние метры я преодолел бегом. Подняв флайер, я было направил его на восток, но вскоре остановил. Зачем мне лететь в Лхасу? Что я надеюсь там найти? Нет, сейчас мне не надо спешить, пора приостановить гонку. Надо подождать, пока придет ответ от мистера Сибилла, а тем временем самому хорошенько поразмыслить! Что-то сказанное ламой застряло у меня в мозгу, словно заноза, — какая-то несообразность, как слова Афанасия о грехе.
Я заметил, что ветер усилился. Двигатели с трудом удерживали флайер на месте, легкая машина начала раскачиваться. Я высмотрел внизу среди камней относительно ровную площадку и приземлился. Приоткрыл было колпак с намерением пройтись, но тут же захлопнул — ветер уже перешел в ураганный, сильно похолодало. Что же он сказал? «Полным сомнений он прибыл к нам и таким же ушел…» Если, как следует из биографии, прямо отсюда Путинцев направился в «Обитель», то эта характеристика совершенно не сходится с той, что дал Сандерс, — перед привратником стоял человек, уже нашедший свой путь, уверенный в своей правоте. Да, здесь несоответствие. Но было еще что-то. Что?
Внезапно потемнело — пошел снег. Он падал сплошным косым потоком, быстро облепляя флайер. Я включил наружный обогрев и освещение. Для путника, окажись он в этот худой час на равнине, мой флайер выглядел как большая светящаяся медуза, опустившаяся между скалами. Да, вот что: он перепутал летосчисление, потом поправился, и вышло правильно — Путинцев действительно прибыл в Тибет в 34-м году. И пробыл здесь шесть лет… Позвольте, но ведь в картотеке значатся совсем другие данные!
Я вывел на экран хорошо знакомые строки:
2022 — 2029 — работа в «Юконе»;
2029 — 2034 — Свято-Троицкий монастырь;
2034 — 2050 — пребывание в Ронгбуке…
Пятидесятый, а вовсе не сороковой! Или я что-то не так понял? Я включил запись нашей беседы, нужное место нашлось не сразу, наконец я услышал то, что искал: «…О, совсем мало! Пять, нет, шесть лет».
Вот оно что! Я сидел совершенно ошеломленный. Как я мог не заметить такую простую вещь? Биография Путинцева, такая ясная на первый взгляд, оказалась похожей на головоломку, нет, скорее на холст, на котором поверх одной картины написана совсем другая. Поскребешь лик святого, а под ним ночь, мрак, разбойники напали на караван… Постой-ка, а нет ли там еще других спрятанных лет? Я отыскал запись своей беседы с Сандерсом. От нетерпения я прогнал ее всю, так и не найдя нужное место. Глубоко вздохнув три раза (испытанный способ, помогает безотказно), я заставил себя успокоиться и прослушал всю запись с начала до конца. И я нашел то, что искал.
С чувством растерянности и какой-то обиды я сидел, глядя на экран, на котором рядом со старой записью теперь светилась другая:
2029 — 2034 — Свято-Троицкий монастырь;
2034 — 2040 — Тибет, Ронгбук;
2040 — 2060 — ?
2060 — 2065 — «Обитель молчания».
Где он был эти двадцать лет? И как он сумел проникнуть в наш полностью защищенный компьютер, чтобы переписать данные? Нет, главное другое: зачем? Зачем ему понадобилось прятать эти годы? И тут новая мысль сверкнула в моем мозгу: а не в это ли время состоялась встреча Путинцева с Крафтом — Гордоном?
Я глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла. След, который я считал пройденным, предстояло пройти еще раз. Биографию Путинцева надо было изучать заново. И с самого начала.
— Вот, а вы не верили, — сказал егерь из местных — кажется, его звали Николаем. Присев на корточки, он разглядывал следы; когда он поднял глаза, инспектор прочел в них то же, что так поразило его в обитателях поселка, — растерянность и страх.
— Думали, мы все тут с ума посходили, небылицы выдумываем. Теперь вот сами глядите.
Следы подходили к унизанной красными флажками веревке с их стороны и продолжались по другую. Зверь не остановился перед запретной для него преградой, не стал метаться вдоль нее — он просто прошел под волчатником.
— А вот еще двое! — воскликнул парень в модном декроновом комбинезоне; его включили в группу в последнюю минуту, отрекомендовав как лучшего снайпера. Отойдя вдоль волчатника метров на тридцать, он разглядывал припорошенную снегом землю.
— Не двое, а трое, — возразила женщина. К ней у инспектора было сложное отношение — женщина была зоопсихологом, а инспектор, проведя в тайге половину жизни, считал, что разбирается в повадках зверья куда лучше любого магистра, изучавшего медведя в вольере. К тому же женщина носила польское имя, очень простое, которое инспектор тем не менее никак не мог запомнить, и это его раздражало. Однако сейчас, подойдя и вглядевшись в следы, он вынужден был согласиться с ней: в этом месте преграду пересекла семья, волчонок шел по следам матери.
— Вот так и в первый раз было, — произнес кто-то за спиной инспектора; по голосу он узнал Николая. — Ребята две семьи подняли, гнали, гнали — все, некуда им деваться. Дошли до волчатника, смотрят — вот так же следы. А обернулись — они в трех шагах стоят. И не четверо, а голов десять. Тут не то что выстрелить — поднять карабин не успеешь, прыгнет, и все. Сашка говорил — ни ног, ни рук не чуял, все будто одеревенело. Хорошо они бежать не кинулись. Постояли так, потом те расступились, словно проход сделали — идите, мол. Ребята пошли, а те сзади, до самого поселка шли.
Когда он закончил, все невольно оглянулись. Сзади никого не было. Смеркалось. Клочья тумана скользили вверх по склону сопки, цепляясь за кусты. Слышно было, как шумит ветер в верхушках лиственниц.
— Вон он! Вон стоит! — раздался придушенный возглас Алексея — самого опытного из егерей. Туман сдуло, и все увидеш огромного медведя. По позе зверя сразу стало ясно, что он готов к нападению. Руки сами сорвали карабин с плеча, глаза уже ловили в прицел лобастую голову. Инспектор нажал на спуск и услышал звук выстрела, и другие выстрелы рядом. — остальные тоже вели огонь. Медведь продолжал стоять в той же позе, и инспектор послал вторую пулю, затем третью, четвертую. Он услышал крик женщины, этот крик мешал ему делать свое дело, хотелось стукнуть ее как следует, эту ученую дуру, но тут смысл сказанного дошел до его сознания, и он опустил карабин.
— Перестаньте, там же никого нет, посмотрите же! — кричала она.
Они посмотрели и увидели, что там, куда они стреляли, и правда никого не было. Никого и ничего, кроме большого куста облепихи.
Инспектор подумал, что зря он так издевался над местными егерями и охотниками, сочинившими целый роман о превращениях, якобы происшедших со здешним зверьем, над лесорубами, бульдозеристами, геодезистами, которые подняли такую панику, свернув все работы на новой трассе. Места здесь и правда глухие, людям тут делать нечего, люди пусть живут в городах, а в тайге должны жить звери.
Тут ему почудилось, что слева за пихтой кто-то стоит, наблюдая за ним. Инспектор резко развернулся в ту сторону — нет, никого. Зато зашевелились кусты справа, и вроде кто-то окликнул его по имени. Медленно, чтобы не спугнуть шутника, он подошел поближе, долго разглядывал кусты, потом, вздохнув, повернулся к остальным — и увидел, что поляна пуста, он остался один.
Ужас сжал сознание стальными клещами, и одновременно в ноздри с необыкновенной, никогда ранее не испытанной остротой ударили запахи тайги: мерзлой листвы, гниющего дерева, старой медвежьей мочи, прошедшего недавно лося, железа, крови — много запахов. Наверное, он закричал, потому что слышал, словно издалека, чей-то крик. Он почувствовал, что кто-то трясет его за плечо, и увидел, что сидит на корточках, сжавшись, спрятав голову между колен, вокруг, растерянно глядя на него, стоят его спутники, а женщина сидит рядом, ловя пульс и глядя ему вглаза. Он с трудом поднялся, в горле стоял ком, ноги дрожали. Снайпер расстегнул свой декрон, вытащил плоскую фляжку и протянул инспектору. Руки тоже тряслись, однако он сумел отвинтить колпачок и сделал большой глоток. Постоял, закрыв глаза, сделал еще глоток и вернул фляжку хозяину. Все продолжали смотреть на него. Он откашлялся и сказал: