И вот теперь мой поход в храм показался этим недоумкам смешным. Я даже и обижаться на них не стал. Но и разговаривать дальше посчитал ниже своего достоинства. Нет, не скоро ещё цивилизация доберётся до столь глухих мест. И уже за одно это я готов надавать под зад веркуверам, держащим поселян в страхе и невежестве.
Левый сапог на мгновенье задумался, стоит ли продолжать изнурительную и бессмысленную борьбу с трясиной, но, подгоняемый железной волей жестокого хозяина, издал протяжный, тоскливый вздох и начал подниматься вверх. Ничего хорошего его там не ожидало, лишь такой же грязный и измождённый правый собрат.
Я остановился и плюнул в густую коричневую жижу. Подождал, не пойдут ли по ней круги от плевка — как же, дождёшься, тут хоть сам падай, ничего не шелохнётся — и плюнул ещё раз. Надо же, какая чушь лезет в голову, когда целыми днями бредёшь по болоту! Я-то по наивности думал, что болото — это та местность, по которой мы двигались первые три дня похода. Но там хотя бы можно было прыгать с кочки на кочку, выбирая дорогу. Здесь же, куда не ступи, почва под ногами тут же начинает предательски проседать. А грязища…
Я поднял ногу и покачал носком сапога в воздухе. Боже мой, во что превратились любимые сапожки, сшитые на заказ у лучшего в Вюндере мастера! Раньше по всему голенищу красовалась серебряная вышивка, подчёркивающая безукоризненную черноту кожи самого сапога. А сейчас… Настоящий аристократ никогда не одевается ярко и крикливо. Два-три цвета, гармонирующих между собой — вот и вся неизменная гамма, и по ней можно было издали определить, кто движется тебе на встречу. Теперь же моя одежда гармонировала разве что с самим болотом. И различить Луффа де Кантаре в толпе грязных измученных поселян не смог бы даже самый утончённый знаток моды.
Приступ ностальгии не прошёл бесследно. Сапог другой ноги медленно и неотвратимо погружался в трясину. Я с трудом вытянул его обратно и поспешил за уходящим вперёд отрядом, стараясь больше не думать о темах столь далёких. Так недолго и целиком в трясину провалиться, не то, что сапоги оставить. Впрочем, тут хоть босиком шагай — не велика разница. Вода снаружи, вода внутри. Смазлева дочка, даже теперь, когда сама едва не падает от усталости, продолжала меня поддразнивать. Сказала однажды на привале:
— Ты бы, колдун, хотя бы колдовством свои сапоги просушил. Воняют ведь.
Я, как обычно, промолчал. Сама ненамного чище меня. А то, что она полночи себя в порядок приводит — её личные заботы. Было бы зачем — как только мы с утра двинемся дальше, её по одежде снова не отличить от других. Разве что проваливается она не так глубоко, даже худой и низкорослый урд Шадох, и тот тяжелее её.
А я на привалах из-за болей в спине порой не могу и пошевелиться. Первые два дня только по утрам порошок принимал, а вчера у Тляка двойную порцию выпросил. Тот поворчал немного, но дал. Впрочем, и после этого долго не спалось. Холодно, мокро, как не повернёшься, позвоночный червяк всё равно донимает.
Устали все, даже свины. Вернее, свины в первую очередь, потому что они ещё и тащат на спинах тяжеленные тюки. Однажды, когда вытаскивали бедное животное из трясины, из мешка выпало что-то круглое, размером с глыбарью голову, завёрнутое во влажные синеватые листья. Я хотел посмотреть, но Кут быстро и даже зло вырвал предмет у меня из рук:
— Нельзя разворачивать, товар сгниёт.
И всё, больше не слова.
Не доверяет он мне, это даже без порошка понятно. И боится. Меня все здесь боятся, кроме Тляка и ещё почему-то Олтея. Он, видать, за свою жизнь в таких передрягах побывал, что устал бояться. Поэтому просто не доверяет. Зато дочка его так меня боится, что позволь ей кто-то нести лютобой, тут же в меня бы и выстрелила. Правда, лютобоев у нас всего два, один у Кута, второй у Олтея. И бедная Шая вынуждена стрелять в меня только словами. Честно говоря, у неё получается. Глупо обижаться на самку, но иногда очень хочется оборвать ей язык.
В общем, компания подобралась забавная. Все друг за другом приглядывают, между собой перешёптываются. Тляк смотрит, чтобы меня никто не обижал, хотя у самого забот хватает. Очень быстро выяснилось, что отрядом командует сын старосты Кут, а Тляк — просто проводник. Причём, не вызывающий особого доверия. И за ним наблюдают в восемь глаз — четыре глыбарьих и по два карлючих и урдовских. Зато смазль больше приглядывает за Кутом. Но и на Олтея все тоже периодически косят взгляд. Шая, похоже, не в счёт. Что бы Тляк ни болтал о том, что у фраев самки во всём равны им самим, никто смазлицу за реальную силу не принимает. И было бы неплохо (так, на всякий случай) переманить её на свою сторону, а заодно и папашу. Но куда там! Она скорее в болото провалится, чем у меня помощи попросит. Один раз, между прочим, чуть так и не случилось. Хорошо Олтей вовремя обернулся, успел вытащить из трясины. И на меня так не по-доброму посмотрел. А я-то тут причём? Она ж сама руку отдёргивала, когда я помочь пытался.