Паренек посмотрел на спасителя с искренней признательностью.
— Жить хотите? Оставшись собой, а не глазами на лапках.
Мальчишки молча кивнули.
— Держитесь! — Дюнн протянул вперед руки. Один мальчик вложил ладонь в правую руку Дюнна, другой — в левую.
Я жду, Волосок. Не жмись, отрастешь еще. Станем дружной семьей, ха-ха. Троицей. Пока троицей.
А вслух Дюнн сказал:
— Во мне есть могущество, которым я поделюсь с вами. Оно сохранит и защитит вас, но, вместе с тем, подчинит мне. Однако обещаю, что жалеть не придется. Веркуверы убили моего сына. Вместо того, чтобы воспитать его правильно, они просто прикончили испуганного несмышленыша. Теперь вы — мои дети.
Пока Дюнн говорил, а мальчики, не знавшие даже слова такого — «родители», недоуменно хлопали глазами, волосок делал свою работу. Скоро слова стали не нужны. Разделившись, волосок слил три сознания воедино.
Переход выплюнул их в предрассветный сумрак. Вокруг расстилались укутанные низко стелющимся туманом болота. Кривой холм с пещерой, из которой они только что вывалились, гигантской бородавкой возвышался среди топей.
— Это и есть Загород? — удивленно подумал Правый.
— Что, не по-веркуверски? — усмехнулся Дюнн.
— Ожидал застав и конвоев? — вступил в беззвучный разговор Левый. — Одно дело Переход, откуда и бежать-то некуда, и другое — такие вот просторы. Свобода! А в караванах ведь треть народа — осужденные. Это на двоих проводников-то.
— Некуда здесь бежать, Левый. И свобода эта ложная. Шаг в сторону — и поминай, как звали. По этим болотам только веркувер сможет пройти. Где природа сама не озаботилась, там стоят хитрые ловушки. Так что все буйные, которые вздумают бежать, здесь и останутся. Ненужные, значит, сами по пути отсеиваются, а до орденской крепости доходят только смирные. И ты не забывай, что мозги у большинства уже шиворот-навыворот. Кто час назад собирался бежать, после Перехода может сделаться верным псом. И в душе, и снаружи, ха-ха!
— Но может ведь и наоборот?
— Может. Так я и говорю: болото, ловушки, сюрпризы…
— А мы как же? Тоже одной для всех дорогой — в лапы веркуверам?
— Левый, ты знаешь, сколько караванов я этими болотами провел? Знаешь, сколько ловушек собственноручно установил? Не сцы, малыш, прорвёмся!
Луфф
Плот слегка покачивало, но это не пугало, а наоборот убаюкивало — настолько ласковой была река и спокойным течение. Сны тоже приходили приятные, добрые и солнечные.
Проснулся я от прикосновения к щеке чего-то лёгкого, почти невесомого. Может, это было и приятно, но слишком уж щекотно.
Я открыл глаза и увидел низко склонившуюся надо мной смазлицу. Впрочем, она тут же выпрямилась и стала подниматься с колен, как только заметила, что я проснулся.
— Шая? Что ты здесь делаешь?
Она ответила не сразу. Чуть наклонила голову влево, так что рассветное солнце стало светить прямо в глаза, и долго молча смотрела на меня.
— На тебя смотрю, — наконец проговорила она. (Как будто я сам не догадался!) — И вовсе ты никакой не веркувер. Они даже во сне напряжены, готовы к драке. А ты спишь, как младенец.
— А ты откуда знаешь, как они спят? — почему-то обиделся я.
Шая вздрогнула и быстро отвернулась.
— Да уж знаю, — ответила она совсем другим, потухшим голосом.
Нет, что-то я не то сказал. Она сейчас уйдёт, и я опять не поговорю с ней о главном.
— Подожди, Шая! — сказал я, поднимаясь. — Я о другом хотел спросить.
— О чём?
Мне показалось, что она и ждёт моего вопроса, и боится его. И её нерешительность передалась мне.
— А где все остальные? — ни с того ни с сего ляпнул я.
— Спят. Когда мы добрались до озера, все легли спать, а меня оставили на страже.
— И свины тоже спят? — я продолжал говорить глупости.
Но Шая словно бы и не удивилась и так же подробно ответила:
— Нет, свинов отпустили ещё на переправе. Плот слишком маленький, чтобы и они поместились. Отец сказал, пусть плывут на тот берег. Если повезёт, до дома доберутся. А нет, так погоню по ложному следу уведут.
— И тебе их не жалко?
Тут уже смазлица не выдержала и смешливо фыркнула:
— Значит, ты о свинах хотел со мной поговорить?
Чёрт возьми, она права. Когда ещё выдастся такой удобный момент? Нужно начинать, с каким бы трудом не ворочался во рту окаменевший вдруг язык.
— Скажи, Шая, это действительно было или только померещилось мне?
— Что «это»? — не поняла она.
— Ну, там, в становище…
Слов, чтобы как-то обозначить то происшествие, я так и не отыскал.