Хватило бы, кабы вернулся. Но уж сколько времени прошло, а его всё нет. И сына тоже…
Бо удовлетворённо оглядел результаты трёхдневной работы. Засека получилась славная, полностью перекрывающая дремухинский тракт. Массивные, в два обхвата брёвна хорошо подогнаны одно к другому, а в узкие щели между ними сподручно палить из лютобоя. Зато разглядеть стрелка с той стороны засеки не так-то просто. Тем более что брёвна сверху прикрыты толстыми пластами дёрна, который даже веркуверские термовики не в раз пробьют. В кустах по обе стороны дороги укрыты площадки для бомбунов и слимуков, между деревьев натянуты сети на случай, если среди врагов окажутся крылатые выродки.
Вроде бы, все предусмотрел, ничего не забыл. Разве что вот здесь сук слишком выпирает, как бы не напоролся кто в горячке боя. Надо бы сказать, чтобы обтесали. Хотя, что он, сам безрукий? Умаялись мужики за три дня, пусть передохнут. Одному Вышню известно, когда бой начнётся, может, уже завтра. Чего ж по пустякам народ тревожить?
Бо с кряхтеньем, больше показным, чем настоящим, забрался на третье по счёту от земли бревно и вытащил из-за пояса топор.
— Бог в помощь, папаша!
Глыбарь чуть топором себе по пальцу не саданул от неожиданности. Откуда здесь мог взяться незнакомый голос?
— Это смотря какой бог, — проворчал он, пристально разглядывая сверху немолодого, но крепкого хумана в сером запылённом балахоне, невесть как оказавшегося рядом с засекой. — Уж извини, приятель, но на фрая ты не больно-то похож. Может, ты веркуверским богам молишься?
— Не, папаша, не угадал, — усмехнулся незнакомец. — Я живу сам по себе, и бог у меня свой собственный. Не фрайский, не веркуверский и даже не городской.
— Не понял, — признался сбитый с толку глыбарь. — Стало быть, ты мне своего собственного бога в помощь предлагаешь? И себя самого, значит, тоже?
— А ты догадлив, папаша! — всё так же весело ответил хуман. — Ну, так как, берёшь помощника?
— И чем же, интересно, ты мне можешь помочь? — недоверчиво спросил староста. — Если делом, то почему бы и нет, а пустой болтовни и без тебя хватает.
— Да хотя бы и советом, — хуман ловко, в один прыжок пристроился на бревне рядом с глыбарём. — Ты бы, папаша, ещё над засекой и навес сделал. А то ведь сети, конечно, бойцов орденских не пропустят, но они и издали с высоты всё здесь пожгут.
Бо проглотил уже готовую сорваться с губ насмешку.
— А с чего это ты, приятель, решил, будто я с орденом воевать собрался? — осторожно спросил он.
— Э-э, папаша, да твои секреты уже всему Загороду известны! — опять усмехнулся незнакомец.
Странная у этого парня привычка — с беззаботным видом говорить об очень серьёзных вещах. И не поймёшь, в самом ли деле ему что-то известно, или просто так треплется.
— Какой я тебе папаша! — понемногу начал горячиться глыбарь. — Друзья зовут меня Бо. А враги — Боргул Каменный Кулак. Только зовут они меня так недолго.
— Пожалуй, и я буду тебя Бо называть, — не стал спорить чужак, но что-то по нему не заметно было, будто он испугался угрозы в голосе и словах глыбаря. — Так короче. Но и моё имя не приятель, а… Пин.
Заминка перед именем показалась старосте подозрительной, но нашлись и более важные вопросы.
— Так что ты, Пин, собирался рассказать про мои секреты?
— Да ничего особенного! — отмахнулся чужак. — Только и про твои планы, и про колдуна вашего в ордене давно уже знают.
Вот это новость! Нет, этот чужак мог, конечно, и соврать, но ведь и Бо ему про Луффа ничего ещё не рассказывал. А он прямо так и сказал — «колдун». Неужели кто-то из окрестных старост успел доложить Капитулу о готовящемся бунте?
— А тебе-то самому откуда известно, о чём орден знает, а о чём — нет? — спросил глыбарь со слабой надеждой, что Пин просто несёт бессмысленный вздор, случайно оказавшийся в опасной близости с правдой.
Чужак безразлично пожал плечами, всем своим видом показывая: не хочешь — не верь, и так же лениво объяснил:
— Да так, побеседовал с двумя проходящими мимо веркуверами.
— Уж не с теми ли, которых мы потом в трёх верстах от Заливиц нашли? — догадался Бо.
Но Пин не спешил подтверждать его догадку:
— А я знаю? Вот у них и спроси.
— Да я бы и рад, но они уже никому ничего не скажут.
Глыбарь невольно перенял у чужака манеру говорить намёками. Но у того всё равно получалось лучше.
— Ну, мои тоже сначала неразговорчивыми казались, — усмехнулся Пин так, что у Бо сразу пропало желание спрашивать о других трупах, глыбарьских.