— Хорошо. А подпись кровью на договоре? Кровь, между прочим, женская, а договор подписан мужчинами. И чьей же кровью они его скрепляли?
— Саша, пойми, это все еще не указывает на преступление. Может, кто-то добровольно им свою кровь пожертвовал.
— Что за бред! Дурацкие ваши законы!
— Возможно. Но пока не будет бесспорных признаков преступления…
— Ладно, я понял, что с вами, крючкотворами, каши не сваришь, — махнул рукой муж. —Ты мне лучше скажи, мы переезжать будем?
— Наверное, нет.
— А маньяк как же? Мы его уже не боимся?
— Маньяк под контролем.
— И кто его контролирует, позвольте узнать?
— Синцов. Вопросы есть?
— Я, конечно, Андрюхе доверяю, но все же он уже у вас из-под носа удрал.
— Надеюсь, что Андрей это тоже помнит.
— Слушай, а неужели никак нельзя разговорить родственников пропавших женщин? Ты же не думаешь, что они все, как одна, беглянки? С ними явно случилось что-то нехорошее…
— Саша, зачем ты мне на ночь глядя настроение испортил? — сказала я с досадой. — Я стараюсь об этом не думать, а ты тут опять.
— Это смешно, — заявил Стеценко. — Ты не можешь об этом не думать, поскольку это ключевой вопрос всей истории. Если вы поймете, куда они делись, вы все остальное поймете.
— Возможно. И что мы будем делать с нашими знаниями? Вопросы задавать нам некому. Паше Иванову — бесполезно, а главный черт с рогами — вне пределов досягаемости.
— Ты этого имеешь в виду, который кровью пишет? — задумчиво спросил Сашка.
— Его, а кого же еще?
— Но его-то, насколько я понял, ты хоть арестовать можешь? По этому делу о мошенничестве?
— Ну, в общем, да, — нехотя признала я, — Правда, я не уверена, что суд даст санкцию на его арест. Доказательства там довольно хлипкие.
— Да ты что! Ты же уверена, что там афера прокручена с комбинатом!
— Вот именно. Там все на внутреннем убеждении, а это не доказательство.
— Да, жалко, что у нас нет еще банка генетических данных, — сказал Сашка. — Представляешь, как было бы удобно: у нас есть кровь, которую мы исследуем методом генной дактилоскопии, и на тебе — фамилия, имя, отчество и домашний адрес того, от кого кровь произошла. Американцы уже вовсю это внедряют. Берут кровь у граждан, составляют формулу, заносят в компьютер, а если возникает нужда, например, труп какой неопознанный, или от насильника выделения на месте происшествия, р-раз — сверили и уже знают, кого искать.
— Да, было бы неплохо. А вдруг он действительно писал кровью пропавших женщин…
— Слушай, Маша, — вдруг хлопнул себя по лбу Стеценко, — а почему бы тебе действительно не провести генетическую экспертизу? У нас есть кровь из надписей, так?
— Ну, так. Ты хочешь сказать, надо взять какие-нибудь образцы для сравнения у родственников пропавших?
— Ну да. Может, локоны какие-нибудь хранятся, или зубы. У одной дамы, насколько я помню, дочка есть, можно у нее кровь взять. У девочки этой, Юли, есть оба родителя, они могут сдать кровь, этого будет достаточно для решения вопроса, не их ли дочери принадлежит кровь в надписях. Конечно, это было заманчиво. Если бы удалось доказать, что в Библии и на договоре писали кровью пропавших людей, тогда возбудить дело было бы полегче, даже без заявлений родственников. И работать по возбужденному делу — это совсем не то, что украдкой опрашивать людей, которые имеют полное право не пустить тебя на порог.
— Не дадут они никаких образцов, — покачала я головой. — Ты же видишь, они все ничего не хотят.
— Но это же очень подозрительно! — воскликнул Сашка. — В каких бы они ни были отношениях, ведь пропали без следа их близкие. Не может быть, чтобы они не волновались.
— Наверное, ты прав, — сказала я вяло.
— Маша, — Сашка вскочил и потряс меня за плечо, а потом забегал вокруг, расширяя круги, насколько позволяли размеры нашей кухни. — На них как-то влияют, чтобы они в милицию не заявляли! Ну, подумай сама!
— А как? Они ведь все разные люди, и женщины эти разные, ничего между ними общего. Одна — мать семейства, вторая — бизнес-леди. Третья — студентка-хиппи, четвертая, — модель… — я осеклась, не решившись добавить, что пятая — следователь прокуратуры. Но Сашка понял и сжал мою руку.
— Спокойно. Ты никуда не пропала, а здесь, со мной. Поняла? — он заглянул мне в глаза.
Я кивнула, но не удержалась:
— Саша, меня успокаивает мысль, что если я пропаду, ты-то молчать не будешь? Напиши заявление, а?
Сашка дал мне легкий подзатыльник. — Ну что ты за дурочка, а?
Да, конечно, я все понимала. Я была дома, с Сашкой, в относительной безопасности, мои друзья делали все, чтобы меня защитить… Но даже в теплой постельке, прижавшись к любимому мужу, я ощущала черную тоску. Липкий; омерзительный страх сжимал мое сердчишко, не давая расслабиться ни на минуту. И когда я наконец заснула (Сашка-то уже давно спал, похрапывая, а я почти до утра лежала с открытыми глазами, разглядывая видневшуюся в окно блеклую луну, всю в пятнах, словно в фингалах, полученных в пьяной драке), мне приснился Илья Адольфович Эринберг в сутане, в шляпе, надвинутой на лицо, с Черной Библией в руках. И хоть я не видела его лица, я знала, что это он, мой злой гений. Во сне мне стало еще страшнее, чем наяву.
— Хочешь поговорить со мной? — спросил он меня глухим голосом; я почему-то знала, что он при этом не шевелит губами. — Жди.