— Ты чего? Что с тобой?! Хватит тут припадки изображать!
Но Сашка ничего не изображала, ей на самом деле нечем было дышать, она никак не могла сделать глоток воздуха, от этого человека шли такие густые, плотные волны, что невозможно было вдохнуть, они душили ее. Наконец ей это удалось: воздух был горько — сладким, тошнотворным, но ей пришлось дышать им. Туманные языки, исходящие от фигуры следователя, все тянулись и тянулись к ней. Она сделала один глоток, другой… Почувствовала, как ей становится легче, исчезло ощущение слабости, удушье прошло. Только во рту оставался тошнотворный вкус его злобы. А капитан снова отвернулся и, глядя в окно, все еще шумно возмущался ее неведением. Потом вновь сел к столу, записывал ее односложные ответы, и уже не вскакивал. Он не замечал странного напряжения, охватившего девочку, ее застывшего взгляда. Или относил это на счет своего мастерства, мол, запугал дурочку, сейчас расколется, выложит все?.. Но постепенно его охватывала слабость, подкатила дурнота. Что за черт? Отравился, что ли, чем? Уже без прежнего энтузиазма дал ей подписать протокол и вышел, в коридоре постоял, подумал и кинулся в туалет. У него всегда так: если слабость — так она во всем слабость, и в кишечнике тоже… В туалете он задержался надолго, слабость не проходила, вышел, покачиваясь, отдал распоряжения и сейчас же уехал.
На следующий день он не приезжал, отлеживался после отравления. А Сашка толком так и не поняла, что произошло во время допроса, решила, что у нее что-то со зрением было, но почувствовала себя гораздо лучше.
12
Кто-то позаботился сообщить о случившемся сыновьям Андреевича и его бывшей жене. Отправили телеграмму и матери погибших гостей — в куртках нашлись их паспорта. Милиция очень быстро выяснила, что они были прописаны в общежитии какого-то заводика в Астрахани. Созвонились. Комендант заявил, что эти люди уволились и пропали из виду несколько лет назад и ни родственников, ни друзей у них не осталось. То есть кроме матери, некому было сообщать.
Тетя Люба поднялась к Сашке. Ей хотелось поговорить, и она присела на стульчик у двери, начала рассказывать о хозяине, о красавице жене, первой. Давно она умерла. Это ее отец выстроил Замок, и принадлежит он вовсе не Андреевичу, а сыну от первой жены. Тому уж около тридцати, наверно, женат. А второй сын, от второй жены, Клавдии, которая моложе. Она жива и завтра приедет. Деловая женщина, преподает в вузе и еще директорствует в какой-то фирме. Это Люба слышала от хозяина, сама Клавдия здесь никогда не появлялась после развода. Но он говорил, что и сын ее уже богат. Могут же люди!.. Да что, им всем помогали деды: и деньги давали, и связями обеспечили, так говорил Андреевич. Он завидовал и своей жене, и сыновьям — тому, что у них дела пошли лучше, чем у него.
Люба постоянно в своем рассказе сбивалась, теряла нить повествования, сокрушалась о себе. Всю жизнь прослужила здесь, считала своим домом, а теперь, видно, Замок продадут. Как дальше жить, не знала. Не подумала раньше, хоть какой домишко себе купить надо было, может, хозяин и дал бы ей денег, а куда теперь идти? Сашка слушала все молча, но так же, как и у Любы, в голове у нее крутилась одна мысль: куда теперь идти? Жаль, что прабабкина землянка продана. Об отце она старалась не думать, при мысли о нем в ее душе поднималась темная волна. Сашка запретила себе думать обо всех последних событиях, и ей стало намного легче. Весь день они так и провели вдвоем с тетей Любой.
Приезжал снова следователь, но вел себя потише — на заслонке нашли отпечатки Любы и Андреевича, но кто из них последним трогал вьюшку, выяснить было невозможно. А вскрытие показало, что мужики пили очень много, почти не закусывая, что в коньяке никакой отравы не было. И поскольку у Любы нет никакого интереса убивать хозяина, девочка была больна (следователь решил, что она так же, как и он давеча, отравилась чем-то на даче, что-то им не подошло, может быть, местная вода), а больше в замок никто не заходил, то можно сделать вывод, что это был несчастный случай, и, значит, дело можно закрыть. Ожидали только ближайших родственников, если они удовлетворятся таким объяснением, то дело сдадут в архив. Сегодня должны были приехать дети хозяина и его бывшая жена.
Сашке не хотелось никого видеть. В комнате у нее стоял большой телевизор, и она с утра начала щелкать пультом. У них с матерью был только черно-белый, древний. Его и включать не хотелось — все рябило и мелькало. А тут такой громадный экран, яркое цветное изображение. Ее удивило количество рекламы, по всем каналам. Эта реклама подтверждала ее мысли о мужчинах. Стоит включить любой канал, как показывают какого-нибудь идиота — то с майонезом, то с йогуртом, а то вообще какого-нибудь бессловесного болвана, как в рекламе мобильной связи: «Правда, Вася?» И все мужчины любят пиво. Только при виде пива светлеют и улыбаются, только оно их притягивает. Если показывают симпатичного человека, значит, он с бутылкой, банкой или кружкой пива. Фильмы смотреть не хотелось, после всего пережитого Саша никак не могла сосредоточиться на сюжете. И опять же, там везде мужчины пьют или убивают. Она перескакивала с программы на программу — по всем каналам одно и то же. Если все мужчины такие, то лучше жить одной, как мама. Мать ее говорила не раз, что все они одинаковы, потому и не нашла себе другого спутника жизни.