— К вам пришли, дяденька! Ждут там, внизу.
— Ко мне?
Я удивился. Кто мог так рано прийти ко мне? Потом сообразил, что это могла быть и Нилима, решившая пригласить меня на свою репетицию. Или вдруг это Сушама, которая могла узнать мой адрес в редакции? Я наспех пригладил помятую свою одежду, кое-как причесал волосы, глянул на ходу в зеркало и спустился вниз. Оглядевшись, я вздрогнул от неожиданности. Перед домом, на противоположной стороне улицы, стояли тхакураин и Нимма. Нас разделяла недавно вырытая для прокладки труб канава. Через нее, для удобства пешеходов, была перекинута узкая дощечка.
— Это ты, бхабхи?! — воскликнул я, с трудом приходя в себя от изумления.
— Ну да, кто же еще! Ох, намучились мы, пока отыскали твой дом, прямо сил нет… Да и тут-то не поймем толком, туда ли пришли! Погоди, сперва мы к тебе переберемся. — Она взяла Нимму за руку. — Шагай, голова бедовая, вон где придется теперь обходить!
Осторожно ступая по доске, они стали перебираться через канаву. Я поспешил им на помощь.
— Я-то уж думала, ты живешь в богатом доме, — произнесла, отдуваясь, тхакураин. — Вон на какую верхотуру забрался, нипочем бы не догадалась! Сперва мы боялись, как бы не попасть под эти проклятые машины с бутылками. А дальше, глядим, канава неперелазная… Ну и местечко ты себе отыскал!..
Когда мы вошли во двор, я спросил:
— Где же ты узнала мой адрес? Тогда я так и забыл тебе его оставить.
— Ох, лучше не спрашивай, бхайя! — отвечала тхакураин, поправляя на себе покрывало. — Вчера мы ходили в контору к Арвинду-бхайя, он дал нам адрес газеты, где ты прежде служил. Поплелись туда. Там один бабу в кхаддаре говорит: «Э, да он у нас уж десять лет как не служит. Идите в другую газету». Спасибо ему, сам позвонил туда, узнал, где ты нынче живешь. Весь вчерашний день на то и загубили. А сегодня поднялись спозаранок — чтобы тебя до службы-то дома застать, да вот уж битый час по улицам и топчемся, пока твой дом отыскали… Ой, дай дух перевести… Едва забрались на этакую горищу!
Из окна нижнего этажа на нас с любопытством смотрела жена соседа-чиновника — дескать, что это за гости пожаловали к «бабу с мансарды»? Тхакураин была в засаленном и запылившемся домашнем дхоти, поверх которого было накинуто не менее грязное покрывало. На Нимме были надеты сравнительно чистые шальвары и рубашка, но и те сверху донизу были в слежавшихся складках, которые красноречиво свидетельствовали о том, что одежда долгое время хранилась в запертом, туго набитом сундуке. Девушка была явно чем-то встревожена, она жадно ловила каждое слово, сказанное матерью. Ноги ее были обуты в старые, стоптанные туфли. Можно себе представить, что подумала жена чиновника о холостом «бабу с мансарды», к которому приходят такие женщины!
— Входи, бхабхи! Поднимемся ко мне наверх, там и потолкуем, — обратился я к тхакураин и первым ступил на лестницу.
Войдя в комнату, тхакураин тотчас же, не дожидаясь приглашения, устало опустилась на мой веревочный лежак. Нимма осталась стоять, лишь оперлась на спинку плетеного стула о трех ножках.
— Это правда, добраться до меня стоит больших трудов, — сказал я. — Я не думал, что ты сама станешь разыскивать меня.
— Э, бхайя, на что тебе об этом думать? — Оглядевшись и сделав какие-то выводы для себя, тхакураин пересела с лежака на самый шаткий из всех четырех плетеных стульев, составлявших мою мебель. — Что тебе до нас? Это уж мы все к тебе нужду имеем. Чуть не ползком к тебе приползли.
Нимма продолжала стоять, не двигаясь с места. Я знаком показал ей на стул, и она молча села на него. Тхакураин смотрела мне в лицо с таким видом, будто только что застала меня на месте преступления. Я пододвинул ближе к ним свой стул и, усаживаясь, заметил:
— У тебя такое лицо, бхабхи, будто ты на меня сердишься за что-то. Уж не за то ли, что я не прислал вам свой адрес?
— Вот была тебе забота — адреса рассылать! — возразила она. — Да и мне ли на тебя сердиться? Твоей несчастной бхабхи не привыкать самой расхлебывать свою беду, с ней она и родилась. Плачь не плачь? сердись не сердись, этим горю не поможешь! Нет, мы к тебе с другим делом — коли позволишь, расскажу.
Нимма опустила глаза в пол. В этой наивно-стыдливой позе она казалась совершенным ребенком.
— Что ты так — конечно, говори! — воскликнул я, а про себя подумал с досадой, что она снова заведет разговор о женихе для дочери, и потому стал прикидывать — не опоздаю ли я в редакцию, если наша беседа займет больше пятнадцати — двадцати минут?
— Прежде сам скажи: не ты ли это сочинил донос на наш дом? — спросила тхакураин, глядя мне прямо в глаза.