— Судан, мне нужно поговорить с тобой, — тихо сказала она.
Как раз в эту минуту вошел руководитель оркестра, который должен был сопровождать ее выступление. Ответив на его вопросы, Нилима опять взяла меня за руку и отвела в сторонку.
— Знаешь, мне все время кажется, — начала она, — что этот вечер будет для меня последним. Больше мне не танцевать…
— Да с чего ты это взяла?
— Не знаю. Мне так кажется, вот и все… Сегодня и день какой-то странный, с самого утра я со всеми не в ладах. Если бы отложить представление хотя бы на один день!..
— Но что случилось? Зачем тебе сейчас пускаться во всякие вредные фантазии?
— По-твоему, ничего не случилось? — со слезами в голосе сказала она и поспешно, боясь испортить грим, тронула глаза платком. — Самое скверное в том, что несколько минут назад рассердилась и ушла Мриналини.
— Кто эта Мриналини?
— Она должна была сопровождать танец пением.
— Вот как! Чем же она недовольна?
— Чем недовольна? Как тебе это объяснить?.. Ну, в общем, тем, что ей не заплатили вперед.
— Только и всего?
— Да. Ей обещали за выступление сто двадцать пять рупий, и она попросила выдать их авансом. Я думаю, у нее какие-то старые счеты с Гуптой. Когда я к нему обратилась, он наотрез отказался дать деньги вперед.
— Это действительно скверно. Неужели Гупта не понимает, что без вокального сопровождения танец сильно проигрывает?
— А может, ему только и нужно, чтобы представление вообще провалилось. Утром они с Харбансом поссорились.
— Ах, вот как! — Я даже вздрогнул. — Именно сегодня им понадобилось сцепиться!
Она отвела глаза с сторону, а пальцы ее еще крепче сжали мою руку. Овладев собой, она продолжала:
— Харбанс не продал в посольстве ни одного билета из тех, что дал ему Гупта. Представляешь, он все вернул Гупте!
— Но почему? Ведь на банкете политический секретарь сказал, что…
Она прервала меня:
— Вчера Харбанс сам был у него и, видимо, там тоже наговорил лишнего. Из посольства вернулся совсем поздно, со мной разговаривать не захотел. Я спросила его про билеты. Он молча положил их передо мной, велел Банке нагреть воды и ушел купаться.
— И не сказал тебе, что произошло?
— Ты думаешь, я не пыталась узнать? Они в чем-то не поладили — вот и все, чего я добилась. Ты ведь знаешь его характер! Уж если что заберет себе в голову, к нему не подступись. А этот человек мог оказаться для него очень, очень нужным! Он ведь предлагал ему прекрасное место, и даже зашла речь о пособии для меня, чтобы я могла и дальше учиться танцу. Но ты же знаешь, со мной он способен поссориться по малейшему поводу, наверно, и там придрался к какому-нибудь пустяку.
— А где же Харбанс? Разве еще не пришел?
— Я даже не знаю, придет ли он вообще! — Глаза Нилимы снова наполнились слезами, она опять принялась осторожно осушать их платком. — Утром я была так раздражена! Мы ни о чем определенном с ним не договорились. Я одно поняла из его слов, что если он и придет, то лишь к началу представления, как простой зритель, а не будет настроения, так и вовсе…
Наш разговор прервался — снова пришел руководитель оркестра, он предупредил, что ему, к сожалению, придется самому сопровождать танец пением и что он уже начал учить текст, а теперь им нужно вместе прорепетировать хотя бы какие-то фрагменты.
— Простите, сейчас я уже не могу, — ответила ему Нилима. — Как все получится, так тому и быть. Поймите, если будет что-нибудь не так на репетиции, у меня потом не хватит смелости выйти на сцену.
Когда музыкант ушел, Нилима сказала мне:
— Вот, с самого утра я в таком беспокойстве! И больше всего сержусь на саму себя! До того, как тебе прийти, я даже мечтала — знаешь о чем? — потихоньку скрыться от всех, сесть в первый попавшийся поезд и уехать куда-нибудь подальше из Дели, хотя бы на сегодняшний вечер… Хорошо еще, вовремя догадалась проглотить успокоительную таблетку. Раньше они ужасно мне помогали. Иногда, бывало, примешь снотворное и спокойно уснешь. А утром ни о чем уже и не помнишь! Однажды я даже пошутила — в наши времена, говорю, человеку вовсе необязательно бежать в лес, чтобы успокоить нервы. Довольно одной таблетки снотворного! Но я выпила днем, и теперь, знаешь, все наоборот. Единственно, чего хочется, — это забиться куда-нибудь в угол и заснуть… Какая уж там сцена!.. Прежде перед выступлением я чувствовала в себе какой-то подъем, бодрость. А сегодня — как неживая…