— Вот какая я была! Вот какая! Вот какая! — приговаривала она, выхватывая из кипы один снимок за другим и бросая их мне. — Смотри на меня, на эти фотографии и сравнивай! Ты не находишь здесь разницы, тебе не жаль меня?
Я снова принялся рассматривать фотографии. Конечно, нельзя было не заметить, как сильно отличались изображения некогда юного существа от нынешнего их оригинала, но разве способен был я ощутить эту разницу с той же болезненной остротой, с какой воспринимала ее Нилима? С другой стороны, мне не хотелось говорить сейчас об этом с полной откровенностью. И потому я сдержанно заметил:
— По-моему, ты преувеличиваешь, я не вижу здесь ничего трагического. Пожалуй, даже напротив, — за эти годы ты не так сильно переменилась, как можно было ожидать и как обычно меняются за такой срок другие люди.
Я ожидал, что мои слова заставят Нилиму немного смягчиться и успокоиться, но результат оказался совершенно противоположным.
— И ты можешь говорить мне это, считая себя честным человеком? — со злостью воскликнула она. — Я ведь понимаю, для чего тебе понадобилось лгать! Но запомни, теперь я не желаю ни от кого выслушивать никаких утешений. То, чего я боялась, что я пыталась всеми силами скрыть от себя, вчера стало мне абсолютно ясным. Нет, сегодня мне уже не под силу то, на что я была способна еще пять или шесть лет назад! Это я прекрасно поняла и дальше обманывать себя не стану… Но кто же больше всех старался окружать меня фальшью и обманом? Кто? Да тот самый человек, который вчера вечером с пеной у рта доказывал мне, что я опережаю события, что мне нужно подождать, что я должна больше поработать над танцем! Какое лицемерие, какая ложь!.. Ну что же, мне ведь и раньше всегда казалось, что он просто тянет время, что он хочет одного — пусть я растеряю все свое умение, пусть я покажу при всех полное свое бессилие, чтобы он имел право с подлой усмешечкой сказать: «Ничего не поделаешь, теперь уже поздно, время упущено! Надо было раньше…»
Я возвратил Нилиме фотографии. Ее неистовые речи наводили на меня ужасную тоску, но вместе с тем во мне росло и раздражение.
— Говори о Харбансе все, что тебе вздумается, — сказал я. — Но не будь к нему настолько жестокой, чтобы утверждать, будто он намеренно…
— Уж не полагаешь ли ты, что знаешь его лучше, чем я? — сердито прервала меня Нилима. Она поднялась о места — то ли в порыве возмущения, то ли просто для того, чтобы отнести фотографии на веранду. — Я прекрасно понимаю, зачем и почему он все это сделал. И так же хорошо знаю, что ему во мне нужно и в чем он не нуждается. Ради собственной корысти он готов унизиться, пойти на сделку с совестью, пойти со мной на компромисс… Он не может обойтись без меня лишь в той мере, в какой не может обойтись без завтрака и обеда. Для него это вопрос чисто желудочный. Но я не хочу больше оставаться для него чем-то вроде пищи! Он до сих пор не понял, что я не вещь, а живой человек, имеющий собственные потребности. А я уже вижу, что эти мои потребности не будут удовлетворены до конца моей жизни, оставаться же с ним только ради того, чтобы удовлетворять его низменные нужды, не желаю! Ты ему друг, так вот иди же к нему и хорошенько объясни все это.
Прижав к груди ворох фотографий, она исчезла в дверях и долго не появлялась. В нетерпении ковыряя землю носком ботинка, я продолжал сидеть на стуле, почти не сводя глаз с часов. Вынужденное мое одиночество становилось все более мучительным, но тут передо мной возникла фигура человека с фотокамерой на плече — это был Чаддха, репортер из бульварного листка «В последнюю минуту». Фамильярно его еще называли Сугрива, потому что едва ли не каждый год он менял место работы, соответственно чему с той же легкостью и быстротой менялись его политические убеждения. За последние десять лет он успел предстать перед публикой поочередно в обликах коммуниста, социалиста, народного социалиста, конгрессиста, члена партии «Хинду Сабха» и «Джан Сангх»[96], а теперь — вот уже полтора года — подвизался в листке «В последнюю минуту», считая себя по убеждениям, как он сам выразился однажды, «радикальным скандалистом».
— Хелло, «скандалист»! — в изумлении воскликнули, завидев знакомую фигуру. — Как ты здесь оказался?
— Как всегда — в поисках свеженькой поживы, — охотно пояснил он и, пододвинув для себя стул, бесцеремонно уселся рядом со мной.
— Разве она и здесь для тебя нашлась?
— А где не найдется пожива для «скандалиста»? — осклабился он, а потом, понизив голос, добавил: — Я слышал, Нилима бросила Харбанса, они должны развестись.
96