Это ее поразило, и хотя Джил пыталась протестовать, в глубине души она понимала его правоту. В их отношениях уже ничего нельзя было изменить, и он ушел к другой женщине.
Джил убеждала себя, что ее бывший приятель заражен идеей мужского превосходства и не в силах воспринимать ее как равного партнера. Но вскоре ей стало ясно, что в этом лишь часть правды. Да, на подсознательном уровне она презирала его за невежество, за то, что он не мог сравняться с ней в интеллектуальном плане. Лишь сейчас она уловила подоплеку событий и, сожалея о случившемся, одновременно стыдилась его.
В дальнейшем она уже не прилагала усилий, чтобы сохранить распадавшиеся связи. Ее партнерами были и мужчины, и женщины, которые, подобно ей, стремились лишь снять напряжение плоти. Но внутренняя тревога нарастала, и Джил все больше нуждалась в постоянной привязанности.
Она обратила внимание, что ни один гость не переступал порог хижин Торна и Обреновой. В их отношениях с людьми не замечалось и следа того, что можно было бы истолковать как сексуальное влечение — даже случайных встреч на одну ночь.
По-видимому, Торну нравилось общество Обреновой; Джил часто являлась свидетелем их оживленных бесед. Возможно, он домогался ее любви, а она уклонялась, не желая становиться вынужденной заменой его первой жены?
За три дня до старта большого дирижабля состоялся праздник. Вдоль берега толкалась масса народа; стоял такой шум и гам, что Джил просидела весь день у себя в хижине. На следующее утро она направилась к небольшому озеру, чтобы порыбачить в покое и тишине. Часа через полтора за ее спиной послышались чьи-то шаги. Джил раздраженно обернулась и с облегчением перевела дух — это был Пискатор. Как обычно, он нес в руках удочку и большую плетеную корзину. Подойдя к ней, японец устроился рядом и протянул сигарету. Джил покачала головой. Они сидели молча, поглядывая на поверхность воды, которую едва рябил легкий ветерок.
Наконец, Пискатор прервал молчание.
— Скоро мне предстоит расставание с моими учениками и любимым занятием, — он погладил бамбуковое удилище.
— Вас это огорчает?
— А вы как думаете? Придется сменить приятную жизнь на тяготы экспедиции, которая может привести всех нас к гибели. Я не пророк и не знаю, что ждет впереди… — Он помолчал. — Ну, а вы? Больше не было таких случаев, как той ночью?
— Нет, все в порядке.
— Однако, носите в сердце занозу?
— Что вы имеете в виду? — Джил повернулась к японцу, надеясь, что он не заметит ее замешательства.
— Я бы сказал, даже три занозы: честолюбивые мечты, эта русская и, прежде всего, вы сами, Джил.
— Да, конечно, у меня есть свои проблемы… Но у кого их нет? У вас? Разве вы не такой же человек, как все?
— О, да, — улыбнулся Пискатор, — еще в большей степени, чем другие, и я говорю об этом без излишней скромности. Почему в большей? Потому, что я реализовал свои человеческие возможности почти во всей их полноте. Не могу настаивать, чтобы вы сейчас поверили мне. Быть может, когда-нибудь… или такой день вообще не наступит… — он проследил взглядом мелькнувшую в воде рыбешку. — Так вот, к вопросу о человечности. Я часто задумываюсь — все ли, кто встретился мне здесь, принадлежат к роду человеческому? Я имею в виду — к роду Гомо сапиенс.
— Весьма возможно, что среди нас действуют Их агенты… тех, кто создал этот мир и несет за него ответственность. Трудно сказать, зачем они здесь. Я бы предположил, что они действуют как катализаторы нашей жизнедеятельности. Я подразумеваю не физическую деятельность — строительство судна или дирижабля, хотя и здесь их вмешательство тоже допустимо — нет, я говорю о психическом воздействии. Я бы назвал его гуманизирующим влиянием, причем направленным к цели, сходной с постулатами Церкви Второго Шанса, — очищению человеческого духа. Или, если воспользоваться христианской метафорой, — отделением овец от козлищ.
Он помолчал и вытащил новую сигарету.
— Развивая дальше этот метафорический религиозный подход, мы можем заподозрить наличие двух сил — силы зла и силы добра, причем первая из них работает против осуществления упомянутой мной цели.
— Что? — Джил резко повернулась к японцу. — У вас есть доказательства?
— Нет, только предположения. Поймите меня правильно — я не считаю, что Шайтан вкупе с Люцифером действительно ведут холодную войну против Аллаха или христианского Бога, которого мы, суфи, предпочитаем называть Истиной. Иногда мне кажется, что эти силы направлены параллельно друг другу. Но это лишь мои домыслы. Если агенты существуют, то они должны действовать в человеческом обличье.
— Вам что-нибудь известно?
— Я стараюсь приглядываться, наблюдать. Вот у вас, например, тоже двойственная сущность, не укладывающаяся в обычную схему… причем сущность достаточно мрачная. Правда, может быть, я уловил только одну ее сторону, тогда как другая полна света.
— Мне хочется понять, к чему вы клоните. Вы хотите постигнуть эту… эту схему?
Пискатор встал, бросил окурок в озеро. Из воды вынырнула рыбка, сглотнула его и вновь исчезла в глубине.
— Под водой идет деятельная жизнь, — он показал на озеро. — Мы ничего не в силах там разглядеть, вода — иная субстанция, чем воздух. Можно лишь спустить туда наши крючки и надеяться выловить что-нибудь интересное. Как-то я читал рассказ о рыбе, устроившейся в темноте на дне глубокого озера и забросившей на берег свою удочку. Она ловила людей.
— Это все, что вы находите нужным мне сказать?
Пискатор кивнул головой.
— Я полагаю, что сегодня вы отправитесь на прощальный вечер к Файбрасу.
— Да, приглашение было достаточно категоричным… скорее, это приказ. Но даже мысль о вечеринке мне невыносима. Все выльется в пьяный скандал.
— А вы не марайтесь в этом свинарнике. Будьте с ними, но не одной из них. Пусть мысль о своем превосходстве подкрепит вас.
— Вы просто осел! — Она тут же осеклась: — Простите меня, Пискатор, я говорю глупости. Конечно, вы правы… и вы раскусили меня.
— Мне кажется, Файбрас вечером объявит о назначении пилотов.
— Мне тоже… Но для себя я не жду ничего хорошего.
— Вы получите высокую должность — да вы и сами это понимаете… Во всяком случае, все шансы на вашей стороне.
— Надеюсь!
Она встала и дернула леску; наживки на крючке не было.
— Пожалуй, я пойду домой и чуточку поразмышляю.
— Только спокойнее. По минному полю нельзя идти напрямик.
Она фыркнула в ответ и отправилась к себе. Проходя мимо хижины Торна, она услышала громкие голоса хозяина и Обреновой. Значит, они, наконец, сошлись.
Преодолев минутное колебание, Джил подошла поближе. Она могла отчетливо различить слова, но не смысл спора — Торн что-то резко говорил на незнакомом ей языке. Странно… Он явно не походил на русский. Послышался мягкий голос Обреновой; похоже, она просила его говорить тише. Джил прекрасно ее слышала, но тоже не поняла ничего. Потом наступила тишина.
Джил на цыпочках направилась к себе, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не привлечь внимания соседей. Она вошла в хижину, размышляя о происшедшем. Торн знал английский, французский, немецкий и эсперанто. В своих странствиях по Реке он мог изучить множество других наречий.
Почему же они не говорили на одном из родных языков или эсперанто? Значит, оба знали еще какой-то, который здесь никто не мог понять?
Об этом надо рассказать Пискатору. У него, наверное, найдется разумное объяснение.
Однако события обернулись таким образом, что она не сумела поговорить с ним до подъема «Парсефаля», а потом совершенно забыла о происшествии.
38
Реминисценции в ре-минор.
26 января 20 года эры п.в. От Питера Джарвиса Фригейта, борт «Раззл-Даззл», южный умеренный пояс, Мир Реки. Роберту Ф.Роригу, Низовья Реки (предположительно)
Дорогой Боб!
За тринадцать лет, проведенных на этом судне, мне довелось отправить тебе двадцать одно послание. Письмо из Пизаны. Телеграмму из Телема. Записку из Сапоскана. Рукопись из Рура. Сетования из Сет-на-Н'ока. Аллегории из аль-Гората. Стенания из Стикса. Исповедь из Испеда.