Отдернув обожженное другим миром внимание, Шибанов обнаружил деда приходящим в себя. Виновато глянув на внука, дед тронулся дальше, на ходу приветствуя толстого начальника милиции Ережепова, курившего на крыльце в парадном кителе.
— С праздничком, Нуржан.
— И вас, уважаемый, с пырмаем. — гортанно прогудел Ережепов, морща в резиновой улыбке щербатый обветренный блин. — Вынук, э?
— Да, приехал погостить. Что прячешься, поздоровайся.
— Здрасте. — буркнул Шибанов из-за дедовой спины. — Спразником.
— Э-э, бола, пасып; и тэппе тожы с пырмаем! — все так же сладко и фальшиво осклабился милиционер, и «вынуку» почему-то показалось, что вот сейчас дай ему волю — и он схватит, и увезет в степь, к диким, негородским казахам, и они обдерут его как барана, и станут жарить на костре перед юртой. Возле поворота в свой переулок дед снова остановился.
— Нуржана запомни. И берегись его.
— А зачем, деда? — удивился Шибанов.
— Чтоб он тебя не съел, когда большой будешь.
— А… А что, разве он людей ест? — не поверил Шибанов, силясь понять, что его поразило больше — сообщение или Совпадение. — Он же милиционер?!
— А ему так еще ловчее. — серьезно ответил дед, и Шибанов почему-то сразу поверил ему. Какое-то время он молча плелся за дедом, переваривая эту неожиданную информацию. Может, кому-то это и покажется смешным, но ему тогда смешно не было, ведь шутка ли сказать, рушился весь его мир. В старом мире милиционеры были неподкупными Глебами Жегловыми и добрыми Шараповыми, которые были готовы закрыть любого гражданина от пули собственным телом, и мешало им лишь то, что в Шибанова никто не стрелял; государство вообще представлялось Шибанову сплошными чернобыльскими пожарными, про которых тогда прожужжали все уши. Ему казалось, что государственные люди, затаившись где-то до времени, только и ждут, чтоб подвернулся случай спасать мирных граждан ценой собственной жизни. Мысль о том, что государственную службу можно использовать для каких-то своих целей даже не приходила в голову — Шибанов все-таки был советским ребенком, а тут… Ведь что тогда получается? Если Ережепов на самом деле ест людей, то… Остальные милиционеры с ним заодно? Ведь они же не могут не знать… Или могут и не знать? Тогда выходит, что людей можно есть под носом у милиции?! Да нет. Дед все же, наверное, пошутил…
— Деда. А, дед! — задумчиво окликнул он деда метров через триста.
— Чего?
— А ты не пошутил? Дед остановился и с каким-то странным выражением посмотрел на внука.
— Ты пока забудь об этом…
— До когда?
— А время придет, сам вспомнишь.
— Когда большой буду?
— Да. Когда большой.
— А дядя Ережепов еще тогда будет?
— Будет. — непонятно усмехнулся дед. — Еще как будет… А ты что, так сильно боишься уже?
— Я не боюсь! — Шибанов гордо отверг подозрения в трусости. — Только хорошо, если его не будет.
— Это меня не будет. — улыбнулся дед, поддразнивая внука. — А Нуржан, Нуржан никуда не денется.
— Тогда я буду военный! — решил тогда Шибанов свою судьбу, не подозревая о силе детских зароков. — Военные же главнее, чем милиционеры?
— Это смотря какие военные… — снова развеселился дед. — А то вон сам знаешь, какие бывают военные! — это он намекал на отца, который вообще-то являлся подполковником войск связи, но в форме семья его видела два или три раза.
— Нет, я буду настоящим. — снова накаркал Шибанов себе уже не только армию, но и Дагестан, и Курчалой, и полтора года окопной грязи; но не остановился и добавил еще полтора ментовских: — Или вообще милиционером. Только хорошим, как Пал Палыч Знаменский. Приеду и застрелю его, или арестую. Во-о-от с таким автоматом. Или с саблей.
— Афтаматам, ишь ты! Саблей! — фыркнул дед. — Не бойсь, будет тебе… сабля. Даже две. В кажну руку… — дед сказал это как-то так, что Шибанов сразу, всем своим существом понял: все, что мы сейчас говорим — не просто так. По спине пробежал морозец, и Шибанов, понимая, что отчаянно трусит, все-таки не утерпел и спросил деда про сабли:
— Деда, а что, правда? А какие они? А они сейчас дома?
— Такие… Какие надо… — непонятно чему усмехнулся дед и задумался о чем-то. Потом махнул рукой, будто соглашаясь, и сказал: — Как вторую фуражку сымешь, приезжай сюда. В доме две ночи проспи — найдешь. Дед снова остановился и присел на корточки, поставив Шибанова перед собой.
— А сейчас забудь все это, хорошо? Вспомнишь, когда надо. А пока забудь. И странное дело — Шибанов на самом деле забыл. Когда они подошли к дому, Шибанов совершенно ничего не помнил — до Того Самого вечера.
— Старший лейтенант Шибанов по вашему приказанию…
— Не шуми, сынок. Слышь, Данил. Это мой взводный, с Чуклинской роты.
— Давай за Чуклина.
— Давай.
— Эх, Сеня, земля тебе…
— Ф-фух…
— Хм-м… Ага…
— Шибанов, че навис-то. Присаживайся, жевни пока там чего. Комбат с ПНШ группировки привычно вязали лыко, несмотря на рядок пустых бутылок из-под «Казачьей». Шибанов присел за шаткий столик, но к закуси не прикоснулся — майоры жрали водку с одной банкой сосисочного фарша, она так и стояла, поблескивая зеркальцем нетронутой жижицы среди минных колпачков, служивших тарой. Еще на столе лежала накроенная ломтями сырая буханка, единственный отломленный кусок которой по очереди использовался начальством для нюханья между дозами. Колпачков было много, из чего напрашивался вывод, что начальство сперва отдыхало в компании, но вскоре компания рассосалась, оставив майоров-однокашников бухать вдвоем.
Это согласовывалось с крайними данными по перемещениям: полчаса назад Шибанов слышал сквозь сон, как газовала чужая МТЛБешка, переваливая через единодушно материмый всеми бугор между нашим расположением и дорогой. Почти незаметный от нас, но неожиданно крутой с противоположной стороны, он исправно собирал дань со всего транспорта, вознамерившегося покинуть наш курорт. Это были точно не соседи, их водилы знали двухкилометровую полоску грязи между нами назубок. Дальше по дороге стояли только мордовский ОМОН и вросший в небольшое плато артполк Пожидаева, недавно перекинутый с России, и ныне активно зарывающийся в местную грязь. С ОМОНовцами взаимопонимания не было, а к артиллеристам наши ездили сами. Да, интересно, кто же это мог быть, чужие? Тоже нет. Сейчас активность войск упала до нуля — чичи покинули отошедшую зеленку, и теперь работали одни саперы да разведка, да изредка лазили по «нашим» горам группы ГРУшного спецназа, занимаясь своими никому не понятными делами.
— Шибанов, че не ешь, сытый? Тогда слушай сюда. Пожидаевские за речку собрались, артразведку им там приспичило. Надо проводить их. До речки, там обеспечиваешь им переправу, отправишь, убедишься — и назад. Дальше они сами. Их будет трое, офицер и два бойца. Идете старой дорогой, у развилки поворачиваете к речке, через буераки эти ебучие. Там ты присмотришь, а Назаров тебе проход обеспечит.
— Сделаем. Когда прибудут?
— Выдвигаются уже, надо до темноты уложиться. Назарову я уже сказал, он дорогу щас со своими шерстит. Проверит, и ты с этими стартуешь. Средства не забудь, переправляться.
— Понял.
— Места ты помнишь. Ты сколько там у моста отсидел? Месяц?
— Кабы не два. Помню.
— Ну и ладушки. Все, давай готовься иди. Шибанов осторожно вылез из-за подрагивающего перед майорами хлипкого сооружения и отправился гонять своих «гомодрылов». Естественно, со сборами продрочили почти до сумерек, и сапер Назаров успел в несколько кругов обыграть в нарды прибывших артразведчиков. Распаренный ором Шибанов так и не успел толком их рассмотреть, и в памяти остались лишь их как-то по-одинаковому умиротворенные лица, такие спокойные и домашние, словно их совсем не волновало предстоящее блуждание в чужом лесу, где каждый шаг может означать сорванную растяжку или очередь из мокрых кустов. Наконец, выдвинулись. Чтобы не создавать ненужного ажиотажа, на броне доехали только до поворота на несуществующий теперь Борзой. Увертываясь от грязи, щедро разбрызгиваемой плюхающимся с брони воинством, Шибанов крикнул механу возвращаться и помог артиллеристам скинуть пожитки, вновь мельком поразившись их светлой, неторопливой безмятежности. Старший, невысокий капитан средних лет, и двое контрактников. Последний перекур. …Крайний. — поправил себя Шибанов, недавно подхвативший это суеверие.