— Я… Я готов, если нужно, помочь, — забормотал Константин, не зная совершенно, кому и чем он может помочь. Разве деньгами? Так у принца своих достаточно.
— Мы рассчитывали на тебя, — принц принял предложение Константина как должное, — Понадобится кое-какое оборудование, литература. У тебя ведь хорошие связи с нейтралами?
— Да… Разумеется… Через Стокгольмское представительство можно достать что угодно. Так мы закупаем даже германскую продукцию. Мелочь, но самим изготовлять невыгодно, — начал пространно объяснять он, стараясь показать, что просьба принца ему не в тягость. На самом деле кое-какие сложности были, особенно с американскими фирмами: Вашингтон явно не хотел давать России последние разработки, приходилось действовать через подставных лиц, что увеличивало расходы.
— Прекрасно, — Петр Александрович явно радовался интересной работе. Вспомнилось, как много лет назад принц подарил ему модель парохода вместе с инструментами — лобзик, стамесочка, буравчики, клещи — все маленькое, но настоящее, он долго предвкушал, как будет строить модель, — принц наказал сначала освоиться с инструментами, — и радость этого предвкушения превосходила радость результата. Модель он, конечно, построил, и даже усовершенствовал — заклинил ограничительный клапан на паровой машине. Плавал пароходик шибко быстро, пока не взорвался. До сих пор жалко. Пассажиром на пароходе был белый мышь Маус, и за его спасение принц не очень-то и ругался, хотя Константин, тогда Костик, простыл и кашлял около месяца — тот сентябрь был холоднее нынешнего.
Телефонный аппарат на столе зажужжал — Петр Александрович не любил резких звуков и выбрал модель не со звонком, а с зуммером, — принц поднял трубку, коротко поговорил, и потом стал рассеянным, озабоченным. Константин попрощался.
— За обедом увидимся, — Но видно было, что принц был далеко и от обеда, и от этого кабинета.
Значит, опека государства? Подобные грязные штуки случались все чаще. Государством почему-то были вчерашние мясники да крапивное семя. Не то чтобы Константин гордился своим происхождением, гордиться особенно было нечем, точнее, совсем нечем, но новых русских он недолюбливал крепко. Государственный капитализм, всеобщее благоденствие и прочие заклинания, поначалу казавшиеся просто забавными, раздражали больше и больше. Ладно, с Петром Александровичем им пока действительно не справиться.
Он шел по дворцу, и всегда-то тихому, а сейчас особенно пустому, безлюдному, начиная жалеть, что вообще приехал сюда. Воспоминания почему-то лучше действительности, как ни странно. Но ехать куда-нибудь еще? Начинать следовало отсюда. Поживет недельку, а там видно будет. И, успокоясь, он вышел наружу, где ясный теплый день окончательно поправил его настроение.
— Мы, эстонцы, любим цветы, — Тыниссон закурил сигару, толстую и короткую. Цветов действительно было много. Осень, балтийская слякоть, а они кипели, выплескивались отовсюду — из крохотных магазинчиков, киосков, велотележек.
— Цветы — красиво! — Вабилов согласно кивнул. Эстонцы уже любили камчатские крабы, большие русские автомобили — «жаль, город наш для них тесноват», русскую технику вообще, русскую кожу. Тыниссон, вероятно, хотел сделать приятное. Выделенный Таллинским департаментом полиции «для сопровождения почетного гостя», он взял на себя обязанности гида. Тыниссону это, как ни странно, шло. Полный, в штатском, ни следа полицейских манер, он казался добрым кузеном, этаким зажиточным хозяином небольшого, но прибыльного дела, которому судьба не послала собственной семьи, и он решил отказать наследство вам, ближайшему родственнику, и сейчас, наслаждаясь добрым делом, развлекает вас и себя как может.
— В этом проходе триста лет продают булочки. Булочки и кофе, — повел рукой Тыниссон. Запах, дразнящий, приятный, подтверждал его слова.
— Булочки — хорошо. Где бы их попробовать?
— Это весьма просто. У нас много кафе. Мы, эстонцы, любим сладкое. Рекомендую.
Они зашли внутрь. Кафе небольшое, далее крохотное. Кельнер обрадовался им сдержанно, словно в толпе рупь под ногами нашел, а ну, как хозяин объявится?
— Тех, тех и тех, — не зная названий, показал Вабилов. — И кофе. Двойной кофе. По крепости и по объему. С коньяком. У вас коньяк есть?
— Разумеется, — удивился кельнер.
— Французский.
— Разумеется, — еще больше удивился кельнер.
— Тогда большую чашку крепкого двойного кофе и в нее влейте ваши обычные три… — он заколебался, — нет, две порции коньяка.