— Я припозднилась. Свалилась нежданная работа. — Она служила в управлении восточных железных дорог, по возрасту имела право на сокращенный день, могла и совсем не работать, но тянула воз вровень с молодыми. При увольнении — неизбежное поражение в категории. Да.
— Замечательно, — невпопад отозвался Лернер.
— Немецкая пунктуальность отошла в прошлое, как и исполнительность. Представляешь, до сих пор не утверждено гражданское расписание на зимний период. В последний момент вернули на переделку. Разгрузить шесть направлений, сдвинуть рейсы на дневные часы.
— Военные командуют?
— Они, но отдуваться нам, — Она показалась из прихожей, — У тебя все в порядке? Какой-то усталый. Давно дома?
— Усталый? — Он понял внезапно, что это — правда. Не было сил подняться с дивана, даже раскрыть книгу, и именно поэтому он встал, — Я чайку разогрею.
— Я сама, сиди, — Надя прошла на кухню, но оставаться одному не хотелось.
Кухня была просторной и пустой. Питаться полагалось на службе, в столовых, в домовых кухнях; немощным доставляли еду на дом. Самостоятельная готовка практически исключалась, разве мелочь — чай, бутерброд сделать, и то — категориям не ниже Б, имеющим доступ к буфету. Остальным готовить было не из чего, да и не на чем, газ из труб исчез давно, керосин — стратегическое сырье, а электричества полагалось по три киловатт-часа на человека. В месяц.
Мелочные обывательские мыслишки-насекомые одолевали Лернера. Надо, надо отдохнуть.
— Ты голодна?
— Нет, какое. Дополнительно кормили, за сверхурочку. Опять полнею, — Она хлопнула себя по животу. По тому месту, где когда-то был живот.
— Тогда оставь. Я тоже не хочу.
— Что? — Сейчас она действительно встревожилась.
— Мутит. Тошно.
— Ты устал. Ты опять устал, — Она взяла его за руку, вывела из кухни. — Голова?
— Немного. Чуть-чуть.
— Посиди.
Зажурчала вода из крана. Через минуту Надя вернулась: сложенное мокрое полотенце ловко положила на лоб, под спину подоткнула думку.
— Сбегаю за Гольцем.
— Не стоит, — неискренне воспротивился он.
— Ты сиди, — Она шуршала пыльником. — Я мигом.
Почему нет? Врач жил рядом, в соседнем подъезде, не раз обращался к Наде с просьбой устроить билет. Рад будет оказать ответную услугу, не говоря о том, что лечить жильцов дома вменено ему в обязанность. Лечиться по обязанности — фу! Лернер вспомнил, как без протекции (Надюша была в отъезде) удалял зуб. Увольте.
Компресс помог: прохлада проникла под череп, и мысли стыли, как стынет холодец на леднике. Или река, чистая, сибирская, прозрачная насквозь, но ударит мороз, и шуга прикроет все — отмели, камни, коряги — берегись, чужак!
Холодная струйка стекла за шиворот, и Лернер встал, передернул лопатками. Полотенце свалилось, и тотчас же затлел, разгораясь, жар головы, нижняя губа занемела.
Где же доктор? Крепясь, он прошелся по комнате, задержался у шахматного столика, где фигурки слегка запылились, столь долго стояла позиция партии с Максимом. Игралась партия третий год, ходы передавались в письмах, а писались они реже и реже. Недосуг. Забавы. Прошло время забав, давным-давно прошло. Или, напротив, вернулось? Все бросить и кончать жизнь в ветеранском собрании, командуя деревяшками, коли разучился управлять людьми?
Он резко смахнул фигуры. Звуки падения отрезвили и устыдили его. Лернер наклонился, поднимая с пола бессловесные армии. Нехорошо, если Надя заметит, огорчится.
С покрасневшим от прилива крови лицом он искал шахматы и выпрямился не раньше чем поднял последнюю пешку.
Успел к приходу врача.
— Что наш больной? — Гольц, толстый, шумливый, вкатился в комнату, — Э, батенька! По лицу ясно, ремонта не требуется. Крохотная профилактика, не более. На что жалуемся?
— Совестно вас беспокоить, право. Голова приболела немного.
— В висках стучит?
— Временами.
— Затылок давит?
— Когда наклоняюсь.
— Сердце?.
— Не чувствую. Изредка защемит, если быстро по лестнице поднимаюсь.
— Отлично, отлично, — Гольц раскрыл саквояж, старый, натуральная кожа, вытащил аппарат для измерения давления, молоточек, зеркальце, деревянную трубочку, — Раздевайтесь.
— Да у меня только голова…
— Раздевайтесь-раздевайтесь. Тепло, комаров нет, чего ж церемониться.
Лернер покорно сносил расспросы, постукивания, замес жцвота, сгибал и разгибал руки, приседал, послушно глядел в зеркальце, которым доктор слепил его, пуская зайчик.
— Позвольте коленку — постучать… М-да… А теперь встаньте, закройте глаза и указательным пальцем коснитесь кончика носа…