Вабилов перевел дух. Часть публики зааплодировала — та, что не понимает по-русски. Ничего, растолмачат.
— Мы… Я это сделал. Да. Не в пробирке. В капитальном масштабе. Тонны культуры готовы к употреблению. В любое время — через год, неделю, сейчас. О нет, не волнуйтесь, Таллинну ничего не угрожает — пока. Обработке подвергнутся страны побольше. Еще больше. От моря до моря, от океана до океана.
Фотовспышки засверкали чаще. Дошло, наконец. И лампочка у микрофона погасла. Ничего, он уложился.
— Я еще раз благодарю вас за возможность высказаться. Разумеется, я не могу принять присужденную мне награду. Поздно. Лет десять назад…
К нему подскочил атташе, почтительно, но жестко взял под локоть. Кольнуло, ровно клопик укусил. Вот, значит, как это делается…
— Господа, господа! — А волнуется, дам забыл. Вабилов не вырывался. Зачем? Он все сказал. Дикси, — Многоуважаемый лауреат переутомился, — Никакого желания возражать не было. Даже отрицательно покачать головой. Далее перевести взгляд. — Последнее время господин и госпожа Вабиловы работали на пределе человеческих сил. Работали сутками с благородной целью — защитить человечество от ужасов бактериологической войны. Да, кое-где вынашиваются такие планы. Я не уполномочен заявлять конкретно. Но всем присутствующим ясно, откуда исходит угроза. Чувство огромной ответственности, исключительной важности результатов исследований были бы непосильны для большинства людей, но господин Вабилов работал с феноменальным упорством, отдавая всю мощь интеллекта на благо России, всего человечества. И, поверьте мне, достиг многого. Но кошмары возможного применения противником антигуманного оружия продолжали его мучить, и вот сегодня, в день триумфа, когда господин Вабилов позволил себе, наконец, расслабиться, они настигли его. Небольшой отдых, и…
Вабилов рассмеялся, если бы смог. Какая ерунда. И как сейчас приятно. Настоящее блаженство.
Он осел, как снеговик под нежданным мартовским дождем, мягко и мокро. Фу, неудобно…
— Врача! Скорее врача! У него обморок!
Его бережно уложили на носилки, и Вабилов почувствовал, как плывет в воздухе, на ум пришла иллюстрация из «Нивы» — санитары выносят раненого с поля боя, но он сам же удивился сравнению: какого боя? Ведь так хорошо!..
— Ты, душенька, иди… отдохни, знаешь… — Гагарин постарался успокоить жену.
— Как он мог! Как он мог сказать такое! — Жена покраснела от гнева и негодования.
— Смог, видишь. — Гагарин выключил аппарат, музыка, сменившая трансляцию с нобелевской церемонии, погасла вместе с зеленым глазом настройки.
— Но ведь это… неправда?
— Ну разумеется, душенька. Чистая ложь.
— Что же ты теперь будешь делать?
Гагарин понял, что жену волновало не содержание речи Вабилова, а то, как это отразится на его, Гагаринской, карьере. Умница, хоть и дура.
— Не тревожься, душенька. Мы наведем порядок. Никому неповадно будет повторить этакое. Ты отдохни, — повторил он.
Жена ушла, поняла, что мужу надо работать. Последнее время все чаще и чаще он ложился заполночь, и она привыкла к этому. То есть не привыкла, но притерпелась, правда, стала больше есть сладкого, набрала вес, но такова, похоже, судьба всех жен людей власти.
Гагарин поудобнее устроился на диване. Народ требует, господа. Возмутительнейший случай. Беспрецедентная наглость зарвавшихся индивидуалистов. Что-нибудь в этом духе. Предварительной цензуре в России — быть. Завтра Сенат утвердит временное положение. Сенату многое, многое придется утвердить, — Гагарин, постучал по дереву. Он не был суеверным, но — на всякий случай.