— А вверх? — спросил Лернер, заранее зная, что спрашивать нельзя.
— Как будет угодно. Начнем? Паркет вспучился, черный столб попер снизу, вырастая на глазах. Конь испуганно развернулся к столбу задом и начал лягаться, Лернер едва удержался.
— Что это?
— Глаголь растет, виселица. Вверх, как велел. Крепче держи, неровен час, понесет.
Треснуло дерево, что-то острое впилось в затылок.
— Паркетину расщепило, барин. Всегда бывает, летит щепа, когда глаголь растет. Ты ее не трогай, щепу, становую жилу порвешь. Она сама выйдет, после.
Треск сменился стуком, громче и громче, затылок разламывался от боли.
— Помост мастерят, эшафот. Нельзя без эшафота, не хуже немца порядок понимаем, — Мужик взял коня под уздцы и стал разворачивать к виселице, — Молодцы в момент поставят, не сомневайся.
Конь вдруг встал на дыбы, и Лернер не удержался, свалился. Затылок поберечь…
Он сел в кровати. Голова болела, но слабо. Приснится же гиль…
Стук, требовательный, властный, шел от входной двери. Кого черти принесли? Впотьмах он отыскал выключатель, свет резанул по глазам. Лернер огляделся. Надя успела встать, набросить халат.
— Я открою, — и старо, шаркая белйчьими тапочками, мех давно вылез, но они по-прежнему звались беличьими, побрела в прихожую.
— Кто? — спросила вяло, сонно.
— Ремонтники. Соседи жалуются, снизу. Трубу у вас прорвало, — в ночи слышалось ясно, отчетливо, вот если бы не болела голова…
Лернер опустил ноги. Шлепанцы, прячась, уползли под кровать.
Труба!
Вошли не ремонтники. Без любопытства, скучающе, они оглядели спальню — комод, шкаф, будильник, Лернера, кровать, — не выделяя из предметов его. Серые мундиры говорили за себя. Служба защиты.
Замерзло, сжалось сердце, а в голове — глупая мысль: над его столом даже нет таблички. Облегчение геноссе хозяйственнику.
— Гражданка Лернер? Надежда Константиновна?
— Да, это я.
— Вы арестованы по обвинению в шпионаже и подрывной деятельности в пользу врагов государства. У вас есть право на полное чистосердечное признание. Любые попытки, действием или бездействием, помешать следствию, отягчают вину.
Надю? Сердце отпустило, но голову сжали тиски. Надю?
— Я могу взять что-нибудь с собой? Одежду?
— Необходимые вам вещи будут обеспечены государством.
— Володя… — Наконец, она подняла лицо, белую, мучнистую маску. — Володя, ты не волнуйся. Я всегда была с Россией, это правда. Всю жизнь.
— Вы решили раскаяться? Очень, очень разумно. Но не здесь. Миллер, Шумахер, отведите арестованную в фургон. — Командир службы защиты ободряюще кивнул Лернеру, признавая его право — быть. — Извините за причиненные неудобства.
Их, командира и подчиненных, осталось четверо.
— Проверьте кухню.
Подчиненные тихо скользнули по коридору. Легкий стук, звон стаканов. Шума не больше чем от кошки.
Командир подошел к полочке с книгами.
— Ваши? Жены?
— Здесь книги только из списка разрешенной литературы.
— А разве бывают иные? Вы одевайтесь, одевайтесь… — Командир вытащил за уголок книгу, полистал. — «Уроки крестьянской войны 1916 года в России».
— Книги принадлежат мне.
— Я вижу, вижу. Дарственная надпись. Вы знаете геноссе Рихтера?
— Близко.
— Да, он очень демократичен, прост с людьми, геноссе Рихтер, — Командир вернул книгу на место.
Подчиненные вернулись.
— Ничего уличающего не найдено.
Командир пожал плечами.
— Я буду вынужден просить вас провести остаток ночи на кухне. Комнаты придется опечатать, а днем эксперты проведут обыск, в зависимости от показаний гражданки Лернер. Вы можете взять личные вещи — одежду, удостоверение. Отнесите ему кресло, — приказал он подчиненным. — Так вам будет удобно.
— Хорошо… Хорошо… — Лернер оставался в пижаме, костюм держал перед собой на плечиках.
— Удостоверение не забыли?
— Сейчас… — Пристроив одежду на кресле, он вернулся в комнату. Пищевая книжка, пропуск на радио, удостоверение личности.
Командир просмотрел их, вернул.
— В порядке. Лист отречения можете занести вечером, — Он подал Лернеру сложенную вчетверо бумагу, — Нас ждут другие дела. Спокойной ночи, геноссе.
Лернер не просидел за кухонным столом и минуты. Из кухни в прихожую и назад, мимо опечатанных спальни и кабинета. Спиртовка, на которой плавили сургуч, горела бесцельно, надо бы загасить, мелькнула мысль, мелькнула и ушла. Сегодняшний день, сегодняшний день. И это — прощание? Взгляд упал на численник, отрывной календарь. Цитата Карла Маркса, восход, заход, на обороте — описание подвига Ганса Брауна, ценой жизни спасшего полковой стяг.