— Нравится? — Барышня покинула рояль и присела рядом с ним на диванчик. Тот и не скрипнул.
— Нравится.
— Это моя работа.
— Очень нравится, — Шаров не лукавил. — Крепко написано. Школа Лазаревича?
— Угадали! — Барышня смотрела на Шарова с неподдельным интересом, — Или вы знали?
— Что знал?
— Лазаревич — мой учитель.
— Вам нравятся его работы?
— Я говорю не в переносном, а в буквальном смысле. Он дает мне уроки живописи.
— Вот как? — Не похоже, чтобы она шутила.
— Я — Надежда Ушакова, дочь Александра Алексеевича.
Дочь первого вожака Марса? Тогда понятно. И раньше понятно было, а сейчас еще понятнее.
— А музыке кто вас учит?
— Рахманинов. Только я неважная ученица.
Девушке было лет семнадцать, и милая непосредственность, с которой она говорила о своих учителях, не раздражала, напротив, казалось, так и должно — Лазаревичу и Рахманинову учить это диво.
— А про вас мне papa рассказывал, он на вас, материал с Земли получил. Вы — капитан Шаров, лучший в своем роде, правда?
— Каждый из нас в своем роде многого стоит, — Шаров и не пытался разгадывать планы первого. Разве не может он заинтересовать юную барышню сам по себе? Все же офицер, новое лицо. Имеет он право потешить себя иллюзией обычной жизни?
Конечно. Конечно, нет.
— Вы действительно видели цесаревича? Я имею в виду — близко? Разговаривали с ним?
— Как с вами. — Вот теперь понятно. Девушка мечтает о прекрасном принце. Дочь вожака — монархистка. Парадокс? Среди молодежи приверженцев монархии становится больше и больше. Скоро департамент сочтет это проблемой и начнет решать. Ладно, что это он все о плохом да о плохом.
— Он действительно красив, цесаревич? Я спрашиваю как художница, — поспешила добавить девушка, краснея.
— Вероятно. Я не ценитель мужской красы. Нормальный, хороший мальчик. Ему всего четырнадцать лет.
— И у него нет страшной болезни его отца?
— Нет, цесаревич совершенно здоров, — Бедняжка, наверное, искренне считает, что император Алексей скончался от гемофилии. Почему нет? Она же не служит в Департаменте.
— Там, в бумагах с Земли, написано, что цесаревич хотел сделать вас бароном.
Ну вот, и до Марса дошли слухи.
— Баронами рождаются, Надежда Александровна.
— Просто Надя.
— Хорошо, Надя.
— Я знаю, цесаревичу этого не позволил регентский совет. Но потом, когда он коронуется?
— Подождем и посмотрим, Надя. Бы давно на Марсе?
— Четыре года. Как papa сюда направили, так мы с мамой здесь и живем. Четыре года — это много?
— Ну…
— Говорят, что если пробыть на Марсе пять лет, то потом невозможно вернуться на Землю. Тяжесть придавит.
— Какая в вас тяжесть, Надя. К тому же разрабатываются новые методы приспособления. Да, какое-то время тяжело, но затем все входит в норму.
— Я тренируюсь. Знаете, кольчугу ношу, нет, не сейчас, — она поймала взгляд Шарова, — гимнастикой занимаюсь, на охоту с papa хожу. Это ведь поможет?
— Безусловно.
— Это вы так говорите. Успокаиваете.
— Я не врач, но думаю — движение никому не вредит. Физическая культура. Mens sana in corpore sana.
— Надеюсь, — вздохнула Надя.
Шаров осмотрелся. На них не то чтобы глазели, но искоса поглядывали. Замкнутое общество. Запасаются темой для пересудов. «Офицер, беседуя с дамами, и особенно, с девицами, вести себя должен сообразно правилам общества, не допуская громкого смеха, излишне вольных жестов, двусмысленных выражений и прочих действий, кои можно было бы злым языкам толковать превратно».
— Конечно, вам скучно! — Надя понимающе вздохнула. — Вы привыкли к великосветскому обществу, а мы здесь все — кухаркины дети. Кроме меня, я — кухаркина внучка. — Она с вызовом посмотрела на Шарова. Продукт великих перемен, здорового движения нации, обновления аристократии.
— Скажу вам по секрету — я сам сын кухаря.
— Ну, вы… — и, спохватясь, добавила: — то есть я хочу сказать, что вам не приходится корчить из себя важную персону. Вожаки! Но ведь на Марсе.