И я пошел в атаку:
– А кто ты такой, чтобы не пустить бога?
– Я – другой бог. Ну, сам подумай, что здесь делать двоим? – Крон засмеялся. Это был жуткий звук, так могла бы смеяться вечность. – Ведь каждый из нас захочет получить свою долю. А это значит, что доля каждого уменьшится вдвое. Начнутся недоразумения. А мне нужен покой и много-много времени, потому что я должен решить задачу первостепенной важности.
Нет, право, он рассуждал как купец. И это было странно. Либо он не был богом... Либо...
Но со многими ли богами я беседовал в жизни? Наверное, он говорил правду. Ему не было смысла лгать мне, ведь он ни капельки меня не боялся. Все было как раз наоборот. Это мне было страшно. Но я все равно сказал:
– Отпусти меня.
– Иди.
– Что, вот так просто?
– Ты сам держишь себя. Почему ты возлагаешь на других то, что должен делать сам? И почему берешь на себя то, чего ты делать не должен? Иди с миром и не заботься о судьбах человечества.
И тогда я осмелел и задал не очень тактичный вопрос:
– А нельзя ли мне посмотреть, что такое вы пишете?
– Решаю задачу особой важности. Можешь посмотреть, только вряд ли поймешь что к чему.
Я поблагодарил его за оказанную мне любезность и не без трепета склонился перед божественной тетрадкой. И, конечно, я все понял. И понял даже больше. Я увидел эгоизм богов и эгоизм людей. Увидел, как все они тянут этот мир на себя, словно одеяло. И мир не выдерживает, трещит по швам, но каждый удирает с зажатой в кулаке ниткой из этого одеяла и счастлив этим обладанием. Хотя нельзя ею ни одеться, ни укрыться. А кто не успел, или сил не хватило удержать край, – тому обеспечено безрадостное существование на обочине жизни. Что вы думаете делал этот умник такое количество времени? Он решал одну из тех задач, что не имеют решения. Он вычислял квадратуру круга. И я закрыл глаза.
Открыл я их уже совсем в другом мире. В обычном и привычном. И жизнь моя потекла по своему руслу, как и текла до всех этих событий. Только ночами меня кто-то иногда тихонько зовет: “Рене, Рене!”. И тихо говорит: “Делай то, что можешь сделать только ты, не теряй времени”. И тогда я вскакиваю с постели и сажусь за пишущую машинку.
– Ну, наконец-то! – вскричал Пал Палыч.
– Да, – ответил автор. – Это все. И я бы хотел теперь узнать ваше мнение.
– А к какому жанру вы относите эту, с позволения сказать, литературу?
– Я бы определил ее как сюрреалистический экзистенциализм.
– А подлиннее слова вы не могли найти? Так ведь и язык сломать недолго.
Маори тоскливо посмотрел редактору прямо в лицо:
– Разве в этом дело? Я хочу всего-навсего издать повесть и желательно в вашем издательстве. Больше ничего.
– И этого слишком много. Вы, кстати, заметили, что в вашей повести нет ни одного женского образа? Ответьте, почему?
– Наверное, они были неинтересны. Зачем же загромождать...
– Тогда я вам скажу, почему. А потому, милостивый государь, что каждый персонаж вашего произведения – это вы сам. Вы и Крон (будь он неладен), и Диоген, и, как его там – Иоганнес. Все это вы. И говорит это только о недостатке мастерства. Внутренний диалог – сильная вещь, но только тогда, когда он написан рукой настоящего художника. Читайте классиков, там вы найдете ответы на все ваши вопросы.
– Классики – она всегда уже мертвые. А я – живой, и хочу издать свою повесть в вашем издательстве. Да, она автобиографична. В этом я с вами согласен, но и только. Образы же списаны с настоящих людей.
– Это уже не смешно, – отрезал Пал Палыч. – Никаких таких настоящих людей нет и быть не может. Мне остается только, как Станиславскому воскликнуть “не верю!”. И мы не сможем принять это к опубликованию. Слишком слабо.
– Так что же делать?! – в отчаянии воскликнул Рене Маори.
– Вы можете издать книгу за свой собственный счет. Да-с, за свой собственный, – с ударением повторил редактор.
– Но, у меня нет никакого своего счета, – растерялся автор.
– Тогда ничем не могу вам помочь, – сухо ответил Пал Палыч.
– Стойте, – вдруг вскричал Маори. – Зато у меня есть вот это!
И с этими словами он положил на стол редактора какую-то светящуюся вещицу – то ли кубик, то ли шарик.
– Что это? – с отвращением спросил редактор, глядя на непонятную вещь, как на какое-то кусачее насекомое.
– Оно, – счастливым голосом ответил автор. – Время.
– Да, бросьте. Какая гадость! Уберите, – вдруг взвизгнул Пал Палыч и замахнулся на кубик толстой рукописью.
– Нет! – Закричал Маори. – Нет! Не убивайте время!
Но было поздно. Кубик погиб под тяжестью рукописи Рене Маори.