Ты смеешься, ты опять смеешься. Ты можешь обвинить меня в идеализме, в наивности, не стесняйся – мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы врать. Возможно, я и есть такой – наивный мечтатель, неприспособленный к жизни, слабо разбирающийся в политике и социологии. Скучный глупый субъект. И на все твои замечания отвечаю избитой фразой “Я так вижу”, что сродни “Кушать подано”. Ты умнее, талантливее, но, все равно, тебя не печатают, и никто тебя не знает, так ни все ли равно какими словами сотрясать воздух – все уйдем в небытие.
Хотя помнится, что и твоих бессмертных произведениях была фраза, которую я запомнил. Хоть что-то хранится сейчас не только в твоей голове и ящиках твоего письменного стола. Знаешь, какая фраза? Ты даже и сама ее не вспомнишь. “Желтые огни фонарей смотрели тускло”. Пожимаешь плечиками? Ну-ну...
У нее снова толпился народ. На этот раз по комнатам слонялись небритые представители “андеграунда”. Шагу нельзя было сделать, чтобы не наступить на чью-нибудь гитару. А уж о том, чтобы поговорить наедине и речи быть не могло. Но Макс уже достаточно долго ждал. К тому же, судя по всему, Маргарита не знала о его с Валентином отношениях, либо была хорошей актрисой и не подавала виду, что что-то знает. Или же она сама участница заговора, счастливая соперница и ночами весело смеется вместе со своим любовником над его, Макса, мучениями. Многое нужно было прояснить, и поэтому Макс предложил выйти на улицу.
Была глухая ночь. Они уселись на автобусной остановке, где в такое время легче встретить привидение, чем автобус.
И тогда он выложил ей все, искоса поглядывая на ее лицо, оранжевое в свете назойливого фонаря. Она слушала не перебивая, бесстрастно глядя на пустую дорогу и дым ее сигареты не выдавал дрожи в руке, как свет фонаря скрывал возможно, проступившую бледность. Макс сбивался, но продолжал говорить, расцвечивая свою любовь все новыми подробностями, которых никогда не было. Он хотел теперь одного – любой реакции, вскрика, слез. Он хотел видеть ее заломившей руки, он хотел видеть ее уход, бегство. Он жаждал ее страданий, словно изголодавшийся вампир. Словно только так он мог утишить свою боль. Боль... Чушь...
Давным-давно боль уступила место ненависти, и эта концентрированная ненависть сейчас прорывалась потоком слов. И вдруг он понял, что она просто ждет, когда он замолчит и нетерпеливо постукивает пальцем по скамейке. Макс поперхнулся и остановился на полуслове.
Она заговорила. Макс услышал ее монотонный (как она сама говорила “евангелистский”) голос, глухой и почти лишенный оттенков. Быстрое движение пальцев, словно смела с лица паутину, и все, больше никаких признаков нервозности. А потом лишь странно построенные фразы, скачки мысли, и все превратилось в логическую цепь умозаключений.
– Раз он врал нам обоим, – говорила Маргарита, – значит, он боялся. Давай предположим – чего может бояться такой человек как Валентин? Оказаться в смешном положении? Быть брошенным? Мне, кажется, что больше всего он боится выпустить ситуацию из рук, потому что знает – у него не хватит чутья потом в ней разобраться. Он не может предположить твою реакцию, а равно и мою, в том случае, если все откроется. Обманывая, гораздо легче вертеть нами, как марионетками. И если у него хватает терпения так виртуозно и усиленно врать нам обоим, и при этом не запутываться, значит, мы оба имеем для него определенную ценность.
– Но он должен был думать, – возразил Макс, – что обязательно кто-нибудь сообщит либо тебе, либо мне об этом. Знакомые-то общие.
– Я бы, может быть, не поверила, подумала бы, что нас хотят поссорить. А он, скорее всего, решил, что мы ослеплены любовью до такой степени, что в состоянии верить только ему. Уж что-что, а убеждать он умеет. Хотя в последнее время меня посещали некоторые подозрения. Но не бегать же за ним по подворотням. А свои догадки я обычно держу при себе... до подходящего момента.
– Не мог же он сделать из нас таких идиотов...
– Это только подтверждает его неспособность правильно оценить противника. Хотя этим страдают многие великие умы. Они обычно не учитывают наличия мозгов еще у кого-то.
– Как же странно ты говоришь, – заволновался вдруг Макс. – Разве мы ему враги? Эта ситуация – продукт любви, а не вражды.
– Эта ситуация – продукт, как ты выражаешься, неумелой режиссуры. (О любви мы еще поговорим, если появится такая необходимость). Но господин режиссер немного зарвался.
– Я не люблю, когда мной вертят, а ты?
– Ты говорила, что все равно не поверила бы. Почему же тогда веришь мне? Может я тоже часть вселенского заговора против тебя, – ядовито спросил Макс.