Эта женщина часто повторяла: «Кто, если не мы, сделает это?» Она с такой легкостью забирала жизни, что порой это пугало меня. Она произнесла бы мне: «Гори в аду», но скорее всего не хочет, чтобы мы с ней еще и там встречались.
Бывшая жена Рея сразу начала плакать, и Эс пыталась справиться с ситуацией. Лишь в такие моменты я понимал, почему ее никогда не готовы отпустить. Она слишком хороша. Идеальный кандидат для такой работы.
— Послушай, если полиция найдет это, появится вопросы. Вопросы, на которые нет ответов. И если ты хочешь нормальной жизни, тебе придется забыть об этом и обо всем. Понимаешь, о чем я? — смотрела Эс на нее в упор.
— Да, понимаю, — лишь прошептала та.
Наверное, только благодаря ее силе и независимости я полюбил ее. И это произошло еще до рождения Эстель. Я делал все для безопасности Стейси, и настолько потерянным не был никогда. Лишь когда это случилось, тогда я точно знал, что мне не все равно. Лишь когда мужчина любит, он что-то делает, потому что по-другому не может. Потому что именно для нее. Все для нее. И это не телесное. Это намного больше. Это когда чувствуешь, что, делая для нее, делаешь себя.
Когда она вернулась, я побежал к ней и обнял. Все смотрели, и Стейси явно было неловко, а мне плевать. Я просто был рад, что она жива. Что с ней все в порядке, и кажется, мы сможем справится так со всеми.
— Это ты так рад за меня или за свой член? — спросила она.
— За вас обоих, — улыбнулся я. — Точнее за троих.
— А кто третий?
— То, что настолько пахнет влажностью и тобой, что еще немного, и мне станет плевать на зрителей.
Она провела языком по моей шее, и как только я на мгновение ослабил хватку, вырвалась из моих рук, направляясь к Эстель, которая плакала последний час, зовя свою маму. Взяв ее на руки, сильно прижала к себе нашу дочку, и та обняла своими крохотными ручками шею своей мамы.
— И на все твои пожары, мама найдет лед, — сказала она ей. — Моя девочка. Моя любимая.
Я подошел к ним и обнял Стейси. На самом деле до конца не мог понять, почему она не обзывает меня, не бьет. Да, именно страннее всего было, то что не бьет.
— Знаешь, я поняла, что рада тому, что Эстель родилась в этом веке, — повернулась она ко мне, улыбаясь. — Что она будет жить в этом поколении. Они сейчас умеют гораздо лучше отстаивать свое мнение, интересы и поступки. Не обращают внимания на расу, ориентацию и положение в обществе, так как понимают, что все равны. Умеют спорить и аргументировать свое мнение. Потому что могут покрасить волосы в ярко зеленый, и все равно будут чувствовать себя красивыми, ведь мнение окружающих ни на что не влияет. Да, это поколение сигарет, инстаграма и татуировок, но также книг, кофе, рассветов и закатов, музыки, искусства и свободы. Дети умеют сейчас жить для себя, а не для кого-то. Могут идти по улице и громко смеяться. Могут бегать под дождем и петь любимые песни во весь голос, не обращая внимания на окружающих.
— Я согласен, Стейси, — улыбнулся я в ответ, целуя нашу дочь в головку. — Но если она покрасит волосы в ярко-зеленый...
— Ты скажешь ей, что она потрясающая, — перебила она меня. — Потому что так оно и будет.
«Чтобы найти верную дорогу, сначала надо заблудиться». Бернар Вербер
Глава 18
— Знаешь, родная, — держу я Эстель на руках тем же вечером, убаюкивая. — Я рада, что круг страданий этого рода закончится на мне.
— Мама, — говорит Эстель. — Мяч!
— Мяч, — улыбаюсь я. — Милая моя, когда же ты уснешь? У мамы был трудный день.
— И еще мяч!
— Какой больше?
— Этот!
— Покажи где еще есть предметы, похожие на мяч.
— Вот, — показывает она пальчиком на настольную лампу в виде шара, а за тем еще на маленький тренажер для разминки рук такой же формы.
— Ты молодец, — целую я ее в личико снова и снова. — Ты у меня такая молодчинка. Самая умная девочка. Такой ласковый и самый добрый маленький человечек.
Начиная кружить ее, Эстель смеется и сильно сжимает мою шею в объятьях. Я смеюсь, держа ее маленькое тельце в своих руках, и тут она начинает вырываться, пока я не опускаю ее на землю и не иду за ней, пока девочка направляется в кухню, становясь около комода, крича:
— Ложку, мама!
Я даю ей то, что она хочет, и когда она берет ее в рот, тянется снова на руки.
— Хочешь есть, доченька? — спрашиваю я у нее.