— Майкл! Майкл, ты...
— Я знаю, — отвечает он, словно знает все, что я хочу сказать.
Он хватает мою руку, заставляя оставаться неподвижной, пока сжимает мой сосок, и толкается в меня своими бедрами. Я снова на грани, когда он теряет контроль. Дрожь проходит по моему телу, а затем он поднимается на руках и начинает в меня вколачиваться с дикой силой. От силы ударов мой позвоночник выгибается. Я такая влажная. Такая возбужденная. И я люблю это. Майкл что-то говорит мне, но я не могу разобрать ни слова, когда он продолжает двигать своими бедрами в необузданном, жадном ритме, и в этот момент мой мир словно погружается в темноту, и я снова кончаю. Ощущения взрываются во мне, и я выгибаюсь еще сильнее, толкаясь ему навстречу, а руки царапают твердый рельеф его плеч. Майкл кончает, испуская продолжительный тихий стон, наполняя меня своим теплом. Его щека прижимается к моей, и мы несколько секунд лежим, не двигаясь, пытаясь перевести дыхание.
Но тут случилось это впервые. У нас был секс, а после о себе напомнила Эстель. Она начала плакать, и я — быстро выбираться из простыней, когда Майкл остановил меня.
— Я сам, Эс, — поцеловал он меня в лоб. — Отдыхай.
Я чувствую себя странно. Меня приводит в замешательство то, что я нуждаюсь в ком-то так сильно. Но когда Майкл уходит, я еще несколько минут лежу в постели, не двигаясь, и осознавая, что, кажется, уже все изменилось. Конечно, я буду копаться в себе и в нем, но это будет завтра. Сегодня все хорошо, и я просто встану с постели, поцелую его и нашу дочь, а затем приготовлю самый вкусный кофе. Надев на себя длинный шелковый халат, я направляюсь в комнату Эстель. Майкл качает ее на руках, а я наблюдаю, как она смотрит на него и слушает, словно все время ее жизни, только ее отец и был рядом с ней. Я немного завидую этим отношения. Хоть и говорят, что до трех лет у ребенка существует лишь мать, понимаю, что мне придется побороться за это внимание.
— Было время, когда я часто вот так, как ты мне сейчас, смотрел отцу в глаза. В доме, наполненном счастьем. Я был словно король на троне, — Майкл отклоняет голову, и увеличивает глаза, на что Эстель смеется. — И он всегда говорил мне: «Не волнуйся, мой мальчик. На небесах твоя жизнь расписана, и пусть пустые вещи тебя сейчас не волнуют».
— Ты скучаешь по нему? — спрашиваю я, войдя в комнату, и Эстель все-таки тянет ко мне ручки, крича «Мама».
Я улыбаюсь и с радостью укрываю ее своими руками.
— Да. Я скучаю по всей семье, но она больше не будет такой, как прежде.
— Ты просил у них прощения?
— За что? — нахмурился Майкл. — Мы все кого-то потеряли.
— Да, — смотря я ему в глаза, пытаясь достучаться. — Но ты потерял брата, которого уважал, а они сына. Своего ребенка. И сейчас я буду звучать отвратительно, но, если бы тебе пришлось выбирать между Заком и Эстель, кого бы ты выбрал? — когда Майкл ничего не отвечал, я продолжила: — Это неправильно, что умирают дети. Так не должно быть никогда. Но потерять брату брата легче, чем родителям ребенка. Это не сравнимо ни с чем. Кажется, что ты готов похоронить себя заживо, чтобы только быть ближе к нему. И твоя мать не наказывала тебя своим отношением. Она наказывала себя. Она думала, что не имела права испытывать счастья рядом с сыновьями, которые еще живы, поскольку одного из них потеряла. Она ни одного дня не испытывала покоя, даже во сне. Я не говорю, что твоя боль не важна. Она важна, особенно для меня. Но эта женщина — твоя мать, и то, как она любит Эстель, значит, что она любит тебя. Ведь в этом ребенке трудно увидеть кого-то, кроме ее отца.
— Кажется, это все сложно, — сглатывает он и садится на диван. Я вижу, как ему больно и некомфортно говорить о чувствах, но он делает это. Майкл наконец-то выходит из своей зоны комфортна, чтобы быть честным со мной.
— Знаешь, нам кажутся сложными самые простые вещи, — все еще качаю я дочь. — На самом деле не сложно пить кофе из самой красивой чашки в доме. Не сложно пожелать хорошего дня соседу, кассиру и садовнику. Маленькие приятности делают нашу жизнь светлее, а мы думаем, что это стыдно и неловко.
— Кем бы ты стала, если бы пришлось превращаться в животное?
Он задает этот вопрос настолько неожиданно, что я буквально мгновение нахожусь в ступоре. Мы говорили о грустных вещах и о теме, над которой даже шутки звучат, как кощунство, но это было мило. Он не хотел больше говорить об этом, а я сделала вид, что не против.
— Эммм, — положила я Эстель в кроватку, когда она снова уснула, направляясь к выходу. — Я бы стала змеей.