— …и мой, глядишь, вам пригодится. — Она толкнула мальчишку вперед. — Я его берегла, вещать не допускала. Так что он без эфирного имени.
«Есть! Еще один… Ну-с, добро пожаловать, новый жилец эфира. Наверно, уже пробовал тайком? Если мать прятала шлем под замок, ты надевал на голову кастрюлю? Или прикладывал молоток ко лбу?»
— Место штатской наставницы вам подойдет? У нас мало опытных учителей. Будете жить за церковным садом, там жилье женских служб.
— Ох, не знаю, смогу ли?
— Поглядите на меня. Я не медиум, но уже десять лет учу их говорить и слушать.
Подписи были поставлены, печати наложены, ключи и бирки с номерами выданы.
Мыть полы в женском корпусе полагалось по очереди — на каждом из двух этажей келья за кельей впрягались наводить порядок. Само собой, новеньких ставили в черед на следующий день, как вселятся. Младшая ли, старшая — давай, таскай воду, ерзай тряпкой, отжимай и выливай. Лара поняла, что для Ласки поблажек не будет.
Та призналась шепотом:
— Я не умею.
Действительно, а где ей было научиться? Когда другие учатся от матерей, наглядно, она уже без глаз сидела, как обуза. Так бы в углу и зачахла, не откройся ее дар. Наверно, он от боли и тоски прорезался до срока. Дальше ясно — напялив шлем по самый нос, передавай приказы Цереса.
— Ты сиди, я одна справлюсь.
— Так нельзя. Дай мне хоть тряпку выжимать.
— Нет уж! Лучше пой. Мне будет веселей.
Подвернув до колен рабочие шаровары, заткнув сорочку под пояс и затянув платком волосы, Лара босиком поспешила с ведрами к крану, а Ласка нашла место в коридоре, чтобы ее не задевали, и начала:
Из келий начали выглядывать девчонки:
— А голосок-то ничего.
Студент простился с белым светом; могильный дух крюком поволок его в темное царство. Изменщица, раскаявшись, рыдала на могиле: «Куда ты ушел, мой желанный? Я жить не могу без тебя!»— и ее убило молнией.
Лара шуровала, размашисто орудуя тряпкой. Ласка не умолкала, завела другую песню:
Коридор большой, широкий — в старину строили просторно, чтоб у монахинь было и света, и воздуха вволю. Лара вспотела, но размаха не убавила — ших, ших.
Белобрысая Ветка понаблюдала, послушала Ласку и, скрывшись на время в келье, вышла — тоже в подвернутых штанах, босая и с платком на голове. На чей-то косой взгляд ответила просто:
— Чего смотришь? Она для нас поет, я для нее помою.
А Ларе сказала:
— Макни еще разик, и воду сменю.
Подхватила с плеском ведра, унеслась.
Косточка, старшая на этаже — чернявая, уже сильно фигуристая девушка с верховьев Куруты, где до сих пор барский суд, а колдунов бросают замерзать в снегу, — подумала, прищурилась и молвила:
— Нитка, почему не подпеваешь? На литургии в хоре заливалась, а тут…
Поняв атаманшу, кое-кто нырнул переодеться, а другие, с голосом, прибились к Ласке с Ниткой, уже певшим вместе:
За высокой решеткой, отделявшей девиц от мужского корпуса и Мельничного сада, скучился пяток ребят, следивших издали за бойкой кутерьмой на запретной территории:
— Свистни наших — представление пропустят!
— Слышите? Поют, что ли?
— А какой сегодня праздник?
Там, через две решетки и аллею, мелькали розовые ноги, белые сорочки, брызгал смех. Оттуда неслись задорные выкрики:
— Куда глядишь, зенки нахальные?
— Мал еще глазеть! Приснюсь, родимчик будет!
— Подсадите мелкого, ему не видно!
Пареньки терлись о прутья решетки, щелкали языками:
— Иий-ех, картинка!
— Айда к нам, в догонялки сыграем!
— Эй, Вишня! Портки сзади лопнули!
— Умри, Табак! — Повернувшись к ним, названная Вишня смело вздернула на животе сорочку, а подружки за спиной, перемигнувшись, дружно потянули ее шаровары вниз. Как в песне: «И предстала перед ним». Визгу было! А за аллеей вопили: «Уррра!», молотя ладонями по прутьям. На шум выбежала наконец наставница: