– Прекрати! – Окленд резко повернулся. – Боже милостивый, да заткнешься ли ты?..
– Нет, Окленд. – Джейн встала. Она взяла его за руку. – Дай ей все сказать.
– Благодарю, Джейн. Я собиралась сообщить – Эдгар мертв. Он скончался так давно, что, как мне кажется, нетрудно сделать вид, будто он вообще никогда не существовал, и продолжать врать. Ведь пока мы будем исходить из предположения, что он ребенок Хеннеси, все будут спокойно чувствовать себя – не так ли? Замажем и эту трещину. Но стоит ли обманываться? Вот мы тут собрались внизу, а кто остался наверху нянчить новорожденного? Дженна. И Джейн, вне всякого сомнения, предана Дженне. Мне это кажется просто потрясающим. Результат ли это невежества, незнания? Я задаю себе эти вопросы. Или же подлинное величие духа? Глупа ли Джейн или подлинно благородна? Ты сама знаешь, Джейн? И если ты знала, как ты допустила? Неужели ты никогда не ревновала?
Наступила тишина. Окленд отвернулся. Он прижал ладони к глазам. Джейн и Констанца продолжали смотреть друг на друга. Векстон – посторонний в этой ситуации – продолжал наблюдать.
Какое-то время Джейн молчала. Она слегка нахмурилась, как бы не зная, что сказать. Она сложила руки на груди. Пламя камина бросало блики на ее волосы; она не отводила глаз от Констанцы.
– Констанца, – наконец сказала она, – я все знала. Ты не единственная, кто думал об Эдгаре. Я тоже думала о нем. Я говорила о нем – и с Оклендом, и с Дженной. Я вспоминала его этим утром в церкви – и не сомневаюсь, что и они тоже. Он не забыт, Констанца. – Она помолчала, и ее щеки порозовели. – Мы с Оклендом женаты двенадцать лет. Достаточно времени для всех тайн. Дженна в свое время потеряла ребенка. Я потеряла двоих. Мы понимаем друг друга. Что бы ни было в прошлом, это не в состоянии разлучить нас, можешь ты это понять? Мы стали еще ближе. Окленд и я, и Дженна – мы сами справились со всем этим.
Наступило молчание. Констанца сделала странное движение, полное смущения.
– Двенадцать лет? – У нее было смущенное выражение лица. – Неужели двенадцать лет?
– Констанца, почему ты это сделала? – У Джейн был тихий голос. Подойдя поближе, она взяла Констанцу за руку. – Таким образом вспомнить ребенка, пустить в ход умершего малыша как оружие – как ты могла это себе позволить сегодня, и вообще? Почему ты просила права стать крестной матерью – и так себя ведешь? Я не понимаю. Почему ты все время стараешься причинить боль другим?
– Оставь меня в покое.
– Стини твой друг – и ты оскорбила его. – Джейн помолчала. – Винни может и не понять некоторые аспекты творчества Векстона, но она чувствует, сколько в нем сердечности. Не лучше было оставить ее при своих иллюзиях? Мальчик, Фредди, Окленд – я знаю, что ты привязана к ним, Констанца, так почему же ты ведешь себя так, словно ненавидишь их?
– Я люблю их. Они мои братья.
– Тем более, зачем же оскорблять и обижать их? Все это ведет к тому, что ты окажешься в изоляции. Разве ты не можешь понять, что причиняешь вред самой себе, и куда больший, чем можешь уязвить нас?
Это «нас» ударило ее, как хлыстом. Сказано слово было мягко и спокойно, но Констанца дернулась. Она резко отвернула лицо в сторону, словно получила пощечину.
– Только не жалей меня и не пытайся жалеть меня. – Она отступила назад, пока не прижалась к столу. – Ты глупа, ты хоть понимаешь это? Бывшая медсестра! Я бы не позволила тебе даже палец мне перебинтовать! Ты знаешь, почему Окленд женился на тебе? Из-за твоих денег. Потому что это я приказала ему так сделать.
Помолчав, Джейн с безнадежным видом пожала плечами.
– Очень хорошо. Наконец мне представилась возможность поблагодарить тебя за это. Правда, осталось не так много денег, но в любом случае ты дала моему мужу хороший совет, за что мы оба тебе благодарны.
При этих словах Джейн взглянула на своего мужа. Может, дело было в выражении преданности, с какой Джейн посмотрела на Окленда, может, в том, что Окленд подошел к своей жене, может, в улыбке, которую не смог скрыть молчащий Векстон, но, как бы там ни было, Констанца потеряла контроль над собой.
Как всегда, ярость ее вырвалась бурной вспышкой и сопровождалась физическими действиями. Ее рука, описав дугу в воздухе, с силой опустилась на стол. Ножи, вилки, тарелки полетели на пол. Векстон было втянул голову в плечи и поднялся. Констанца начала бить бокалы. Хрусталь разлетался во все стороны, текло вино. Осколки летали в воздухе. Краткое время в комнате бушевал вихрь, разносивший все вокруг.
Затем воцарилось мрачное молчание.
– Так как, Окленд? – сказала Констанца.
Она стояла посреди воцарившегося хаоса, вытянув руки с обнаженными запястьями. В правой руке она держала острый зазубренный осколок стекла от бокала.
Сумятица прекратилась, и все присутствующие застыли на месте. Векстон в нескольких ярдах по одну сторону от нее, Джейн и Окленд по другую; их разделял стол. Констанца стояла в высокой нише окна, со смертельно бледным лицом, неподвижные глаза блестели, а выбившиеся из прически пряди черных волос окаймляли маленькое напряженное лицо.
– Ты думаешь, я не решусь? Не подходи ко мне. Ты думаешь, что так никто не делает – никто не перерезает себе вены в чужой столовой? А я вот сделаю. Окленд знает, что я смогу. Я нарушу все законы…
– Констанца…
– Назад! Все назад! Если кто-то подойдет, я тут же это сделаю.
Джейн тревожно вскинулась. Окленд сделал шаг вперед и остановился. Лицо Констанцы озарилось торжеством.
– Так сделать, Окленд? Что – запястье или горло? Осколок очень острый. Стоит, как полагается, располосовать сосуд, и все будет очень быстро. Ударит фонтан крови. У вас всех на глазах.
– Хорошо. – Окленд сложил руки на груди. Голос у него был мрачным. – Мы посмотрим. Валяй. Только убедись, что это артерия, а не вена, если хочешь, чтобы все было быстро.
– Окленд, не надо. Она больна… – Джейн сделала шаг вперед. – Констанца, брось стекло.
– Только подойди поближе, и я располосую твою дурацкую добродетельную физиономию…
– Оставь ее в покое. Стой, где стоишь. – Окленд переместился между Констанцей и своей женой. Констанца не сводила с него глаз. Она слегка поежилась. Ее залитые тьмой глаза застыли на одной точке.
– Так сделать, Окленд? А что, если прыгнуть? До низа далеко?
– Достаточно. – Он помолчал. – Как всегда.
– Ты понимаешь… тот день?
– Да. Я понимаю.
– Как я ненавижу этот дом! Каждый угол в нем говорит.
– Дай мне стекло, Констанца.
– По этому дому ходят мертвецы. Я чувствую, как они смердят.
– Дай мне стекло.
– Где мой отец? Это ты, мой отец?
– Нет, Констанца.
– Его здесь нет? – Ее лицо исказилось печалью. – А я думала, что он здесь. Я слышала его голос.
– Констанца. Его здесь нет. А теперь положи стекло мне на руку, вот так, осторожно.
– Ну и хорошо, – вздохнула Констанца. Напряжение, сковывавшее ее тело, ослабло. Руки опустились. – Может, ты и прав. Живите себе и живите, дюйм за дюймом, день за днем, шаг за шагом, ночь за ночью. Вот ты, Окленд. Я могу остаться одна? Я бы хотела побыть одна. Я сейчас пойду спать. Все в порядке. Не волнуйтесь. Утром я уеду. Какой ужасный разговор. Мне очень жаль.
Когда она покинула помещение, наступило молчание. Джейн нагнулась поднять тарелку, а затем оставила ее лежать. Векстон, походив по комнате, сел в кресло.
– Иисусе, – сказал он.
– Я так и знал, – мрачно повернулся Окленд. Он обвел взглядом битое стекло, так и не съеденный обед, разгром на столе.
– Мне нужно виски, – сказал Векстон.
– Хорошая идея. Налей и мне, ладно?
– Часто она такое устраивала?
– Она всегда любила закатывать сцены. Это одно из ее лучших представлений. До определенного уровня она еще себя контролирует. Затем в ней что-то ломается – и она становится неуправляемой. Как ты только что видел. Сегодня у нее были на то основания.