– Кто-то ведь тратит огромные деньги, несколько тысяч фунтов, на то, чтобы премьера состоялась.
– И это когда стране не хватает средств на вооружение? Это чуть ли не измена.
– Нет, если тем самым укрепляешь дух нации. Ну и речь, конечно, о продаже постановки в другие страны. В этом смысле новейшие театральные спектакли похожи на кинофильмы. Они могут одновременно идти по всему миру.
– Но в кино можно напечатать столько-то копий, а здесь?..
– Нет, но можно продать лицензию другим труппам. «Нет, нет, Нанетта», наверное, все еще пользуется успехом в Аддис-Абебе.
– Не понимаю, кто выиграет, если премьера спектакля сорвется?
– Вот где тайна, покрытая мраком. Конкуренты могут искать способы снизить стоимость акций своих деловых соперников. Или сами спонсоры могут саботировать свою же постановку, поскольку она требует полной страховки. Если они пришли к выводу, что недооценили рынок, или чувствуют, что спектакль не складывается, могут попытаться закрыть его и потребовать страховку. Все зависит от структуры инвестиций, от того, на каких условиях подписывалась сделка.
– Ну, в такой обстановке им будет сложно убедить страховую компанию, – заметил Мэй. – Урон, нанесенный войной, должен их разорить. Можем ли мы проверить спонсоров?
– Я уже поручил это буквоеду Бидлу.
– Тогда, насколько я понимаю, сегодня ты уже не намерен работать.
– Послушай, прошлой ночью я спал четыре часа. Этим утром ударил мороз, а у меня в спальне дыра в потолке, откуда видно небо. Честно говоря, я думал пойти поспать в подземку, чтобы просто согреться.
– Не понимаю, как люди на это идут. Сегодня утром запах немытых тел на платформе «Ковент-Гарден» был ужасен.
– Джон, люди ко всему привыкают. Наше дело – проследить, чтобы они не привыкли к убийствам. Поднимусь наверх кое-кому позвонить. – Брайант поднялся с кресла. – Наслаждайся репетицией.
– Подожди-ка, – ответил Мэй. – Роль Тани Капистрании в спектакле. Каким способом ее убили? Балерина лишается своих ног. А исполнителя роли Юпитера…
– Раздавило небесным телом, – продолжил Брайант. – Да, мне в голову пришла мысль, что, возможно, это фрагменты какого-то грандиозного плана. Странно только, что это должно было случиться на сцене.
– Почему?
– О, полагаю, из-за иллюзорной природы театра. Все, что происходит на театральных подмостках, не более чем сплошной обман, визуальный парадокс. Если посмотреть на декорации сверху, понимаешь, что сцены, которые видишь из партера, суть лишь ряды расположенных под углом плоскостей с перемещающимися между ними актерами. Перспектива – нечто еще более обманчивое, чем кажется. А декорации – совершенно японские по подходу, наслаиваются одна на другую.
– Не понимаю, к чему ты клонишь, – заметил Мэй.
– Сам не знаю, – признался Брайант. – Нужно обмозговать утром, на свежую голову. Если, конечно, кому-то из нас удастся заснуть. Посмотрим, какие сюрпризы подарит нам лунный свет.
26
Реконструкция прошлого
Что подарил лунный свет? Джон Мэй дошел до середины моста Ватерлоо и остановился. Позади него осталось огромное колесо обозрения – «Лондонский глаз», смотрящий на Темзу. Мэй поправил нейлоновый рюкзак фирмы «Найк», закрепленный ремнями на широкой спине. Ему нравилась современная одежда; людей старшего поколения она избавила от узких костюмов, галстуков, туфель с острыми носами. Он без смущения носил футболки и джинсы. Слишком уж он стар, чтобы следить за капризами моды.
Вода в реке была тускло-серого цвета, как асфальт. Ни в одну, ни в другую сторону не плыли лодки. Стоило ему закрыть глаза, как ему представлялись горящие баржи. Шум транспорта стих, и город погрузился в тишину. Во время лондонского Блица по утрам становилось так тихо и умиротворенно, что впору было вообразить себя живущим во времена проселочных дорог и деревянных лачуг. Ныне прошлое и тишина канули в Лету. Уцелели лишь какие-то фрагменты города, словно его когда-то изобразили на стекле и это стекло разбилось вдребезги.
Он шел на встречу с Дженис Лонгбрайт. В архиве театра «Палас» он наткнулся на пожелтевший снимок ее матери. Фотография была сделана констеблем Атертоном в 1940 году, когда они дурачились в подвале на Боу-стрит, перед тем как она собиралась выйти замуж за Харриса. Их свадьба все-таки состоялась – в самом конце войны, при катастрофических обстоятельствах, – но это уже совсем другая история. Ему хотелось побыть с Лонгбрайт, даже в том случае, если им нечего будет сказать друг другу. Она оставалась единственной ниточкой, связывавшей его с прошлым.
Надо выяснить, кто их выслеживал и почему украли рентгеновские снимки зубов Брайанта. Неужели кому-то понадобилось вещественное доказательство на память о мертвом детективе? Это первое, о чем он спросил ее при встрече.
Лонгбрайт сидела за угловым столиком в крытом черно-белой черепицей рыбном ресторанчике на Ковент-Гарден и отрывала клешни от панциря краба. В уголке рта торчала сигарета, и сквозь дым она с подозрением разглядывала внутренности ракообразного.
– Прости, Джон, я умираю с голоду и начала есть, не дождавшись тебя, – извинилась она. – Ты немного похудел.
– Говорят, от горя такое случается.
– Ну, больше худеть не стоит. Ты опоздал на полчаса.
– Разве? Я не нарочно. – Мэй опустился на скамейку напротив и налил себе вина из графина.
– Полагаю, ты стоял на середине моста Ватерлоо, уставившись на мутную воду, и в голову лезли всякие неприятные мысли.
– Ты слишком хорошо меня знаешь.
– Таким образом его не вернешь. – Орудуя щипцами жутковатого вида, она раскрошила клешню и вытащила мякоть.
– Я в курсе. Меня заинтересовало, не хочет ли его вернуть еще кто-нибудь.
– Умыкнув рентгеновские снимки его зубов? Вряд ли. Кстати, я звонила его дантисту, но он новый парень. Лечащий врач Брайанта уехал в отпуск, похоже, никто не знает куда. Обещали перезвонить. Тебе не приходило в голову, что террорист собирался взорвать вас обоих?
– Не думаю. Если он вычислил, как попасть в отдел, и знал про привычку Артура работать воскресными вечерами, то должен был быть в курсе, что я редко засиживаюсь на работе в выходные.
– Мы проверяем записи камер слежения, но там натуральное столпотворение, рядом же клуб, и практически все носят куртки с капюшонами. Ни черта не увидишь.
Мэй наблюдал за тем, как Лонгбрайт потрошит краба.
– Соседка сказала мне, что кто-то пытался влезть в мою квартиру. И упомянула зубы. У мужчины были огромные клыки.
Он всматривался в лицо бывшего сержанта сыскной полиции. Тусклые лучи утреннего солнца выдавали толстый слой макияжа. Она была похожа на свою мать – не в последнюю очередь тем, что одевалась и красилась, как давнишняя звезда кинематографа Ава Гарднер.
Дженис бросила клешню краба и раздавила сигарету в жестяной пепельнице.
– Господи, я скучаю по нему, а ты? Дурацкий вопрос. Знаешь, я тоже пытаюсь докопаться до истины. Между тысяча девятьсот сороковым и две тысячи третьим годом были заведены сто сорок два дела о серьезных правонарушениях, не считая тысяч мелких нераскрытых преступлений, в которых вы с ним на пару разбирались. Мог быть кто-то, кто связан с одним из них.
– Ну нет, – ответил Мэй. – Уверен, это связано с «Паласом».
– Категорично утверждать этого нельзя. Никого не осталось. Стоун, Уиттейкер, Уинтер, Нориак, Пароль, это несчастное создание, совершившее убийства, даже посыльный по прозвищу Мышь – все они покойники. Я проверила все документы и всюду позвонила.
– Значит, мы кого-то упустили, – лаконично ответил Мэй. – Точно так же, как много лет назад упустил Артур. Смотри, это тебе. – Он вытащил фотографию и протянул ей.
– О боже! – Дженис коснулась пальцами краев выцветшего черно-белого снимка. – Будто я сама.
– Ты сама и есть. – Мэй дотронулся до ее руки. Было трудно поверить, что дочери Глэдис Фортрайт уже за пятьдесят. Он смотрел на нее, и ему казалось, что настоящее перемещается в прошлое. Ему пришлось закрыть и протереть глаза. – Скажи, как ты считаешь, мы впустую растратили свою жизнь?