– По правде сказать, не знаю. Суть в том, что у некоторых птиц на это растение иммунитет. Перепелки клюют зерна, и им хоть бы хны, но их мясо становится крайне токсичным. Вполне возможно, жертве просто попалась отравленная перепелка. Следствие белковой диеты.
– А у нее могли появиться симптомы?
– Да, в любой момент, от получаса до трех часов после употребления, но она могла их и не распознать. Мышечные боли у танцоров – частое явление.
– Освальд, вы хотите сказать, что, возможно, ее вообще никто не убивал?
– Именно так. Ее просто могло парализовать, она упала и не могла сдвинуться с места, когда лифт стал подниматься.
– Хорошо, спасибо вам, теперь есть чем занять вечер.
Брайант рванул рычаг передачи, и машина резко тронулась, заставив Финча отпрыгнуть в сторону. Полностью игнорируя раздающиеся сзади сигналы, «вулзли» ударился о край тротуара напротив участка, когда Брайант окликнул своего напарника. Отбросив в сторону вечерний номер «Ивнинг ньюз», Джон кинулся к машине, а Артур распахнул пассажирскую дверцу.
– Джон, правда, что Ранкорн собирается провести какое-то испытание на отрыв бутафорского глобуса? – спросил Брайант, пытаясь рукавом стереть с ветрового стекла воду. – Можешь изучить концы троса под микроскопом и проверить срез?
– Проверю, но придется подождать, пока освободятся приборы. Не исключено, что пробы отправят в Ламбет. – Джон улыбнулся. – Наблюдал твою беседу с мистером Финчем. Он крайне расстроен из-за растения.
– Когда он чем-то расстроен, то шустрее работает. Его химические теории мне осточертели.
– Ты должен быть доволен тем, что услышал по поводу мисс Капистрании, – в замешательстве ответил Мэй. – Возможно, расследование просто столкнулось с рядом неблагоприятных факторов.
– Крайне неблагоприятных, если учесть, что ее ступни оказались на прилавке торговца каштанами. Кстати, он совершенно ни при чем. Его действия вполне оправданны. И если уж не убийца, то кто-то еще явно обладает повышенным чувством черного юмора.
– Да, вариантов куча. Все коллеги ее недолюбливали.
– Да, но как сильно надо кого-то ненавидеть, чтобы спрятать его ступни? Пойми, Джон, именно сейчас, клянусь, отдел может направить запрос на дополнительное финансирование, но удовлетворят его только в том случае, если мы оперативно найдем преступника.
Мэй вгляделся в ветровое стекло.
– Не рвись вперед, вокруг полно машин.
– Но я не верю в это, – ответил Брайант, резко поворачивая руль и нажимая на педаль газа с такой силой, что хором заскрипели покрышки. – Все это слишком нелепо: перепелки, болиголов, срывающиеся планеты. Чтобы два находящихся рядом человека сами по себе отдали концы при столь необычных обстоятельствах – это же прямо как в театре эпохи Якова Первого. Невероятно.
– Странные вещи происходят на каждом шагу. – Мэй почувствовал необходимость ввернуть слово. – Ты что-нибудь имеешь против такого понятия, как случайность?
– Да, раз уж подобное имеет место. Допускаю, что, пока нас бомбят, могут возникнуть любые выверты, но не такие же.
– Послушай, ты несешься, наплевав на светофор. Куда ты так спешишь?
– После визита к тетке я иду на свидание с Альмой и явно опаздываю.
– Со своей домохозяйкой? Ты приглашаешь свою хозяйку поужинать?
Впереди, в темноте, замаячила фигура дорожного полицейского, испуганным зайцем отскочившего в сторону от греха подальше. Брайант был никудышным водителем. Он не следовал ни одному из правил, обозначенных в «Дорожном кодексе». И по той же причине никому не сигналил.
– Никто и не говорил об ужине. Оказывается, она считает меня общительным.
– Тем не менее это свидание. Я думал, ты обрабатываешь мисс Уинтер.
– С мисс Уинтер мы уже все обсудили. Ее первая любовь – театр. Подозреваю, ей нравится статус старой девы. А у Альмы есть вкус к жизни.
– Только не говори, что планируешь ночь любви.
– Если бы ты ее увидел, то точно устыдился бы. Альма – женщина верующая и респектабельная. У нас есть недорогие билеты на «Унесенных ветром». Она просто зациклена на Кларке Гейбле, и не нашлось никого, кто бы составил ей компанию.
– Хорошо, хоть на вечер выбросишь все из головы.
– Вот уж нет, – ответил Брайант. – Потом я отправлюсь в театр. Сегодня они будут допоздна репетировать, поскольку погода не благоприятствует бомбежкам. Хочу удостовериться, что больше ничего не случилось.
– Иными словами, хочешь быть там на случай, если что-то произойдет.
Брайант свернул к обочине дороги. Сзади сигналили машины, и в темноте визжали тормоза.
– Ну, как тебе?
Мэй неохотно открыл дверцу.
– Мне нужно было совсем в другую сторону, но наплевать, поеду на автобусе, это безопаснее. – Он выставил свои длинные ноги под дождь. – Ну, желаю тебе расслабиться в компании Альмы. Ты в курсе, где ближайшее бомбоубежище?
– Альма наверняка знает, она очень практична, впрочем, пить ничего не буду, у меня из головы не идут отрезанные ступни. А ты опять будешь развлекаться со своей грудастой секс-бомбой?
– Ну нет, мне потребуется ночь, чтобы восстановить силы, – ответил Мэй. – Судя по твоим словам, квартирная хозяйка не в пример удобнее. Может, тебе следует всерьез задуматься о преимуществах брака.
– Тратить столько усилий, чтобы просто заполучить регулярный секс и кого-то, кто будет регулярно стирать тебе носки? Ну, носки мне она и так стирает.
– Остается секс. Держу пари, ты не помнишь, когда им занимался в последний раз.
– Да нет, помню! – крикнул Брайант, отъезжая от края тротуара. – В субботу вечером. – Он включил левый поворот и повернул руль вправо. – Все было прекрасно, за вычетом одной детали.
– Какой? – Мэй спрыгнул на тротуар и зажмурился от дождя.
– Я пребывал в одиночестве, – рассмеялся Брайант, устремляясь в поток транспорта, двигавшегося без огней.
29
Отражения ада
Ева Нориак любила запах старых театров.
Театральные здания можно как угодно перестраивать снаружи и перекрашивать внутри, но запах, пронизанный человеческим духом, останется. Ева выросла на южном побережье Франции, в маленьком городке Больё под Ниццей, до такой степени обласканном солнцем, что всю округу называли Маленькой Африкой, а ее приезд в Англию совпал с самым продолжительным периодом дождей, который выпал на страну за все десять лет. Через две недели она решила отправиться домой, но в мае ее родину оккупировали, и она была вынуждена остаться.
Именно тогда она открыла для себя мир театра. «Оперный», «Аполлон», «Форчун», «Критерион», «Кембридж» – у каждого были собственное лицо и стиль, но ощущение все порождали сходное. Дважды в день представления собирали под одной крышей охваченных благоговением школьников и ветеранов сцены, лондонцев и туристов, надоевших друг другу супругов и преданных поклонников. Проблема заключалась в том, чтобы объединить их всех и расположить к себе.
Один и тот же спектакль никогда не бывал одинаков, Даже когда казался таковым из зрительного зала. Ежедневно и еженощно велась война за сердца и умы зрителей. Место под солнцем отвоевывали и проигрывали, каждый вечер являл собой арену скромных побед и поражений. Итоги многочасовых репетиций либо принимали на бис, либо оставляли без внимания. Недостатки отмечались или замалчивались. Каждый сценарий призван был стать ключом к сердцу публики; эпизоды либо полностью сочетались с замыслом пьесы, либо выпадали из него. От малейших взлетов и провалов в игре исполнителей впечатление от спектакля могло измениться в мгновение ока.
Роль Эвридики заключала в себе квинтэссенцию оперы, к тому же для молодой певицы сопрано она была безусловным шагом вперед в профессиональном отношении. Одни вокалистки виртуозно владели своими голосами, оттачивая мастерство непрестанной работой. Другие обладали талантом от бога, которому требовалась лишь определенная шлифовка. Второй тип встречался реже, но был более восприимчив к сопереживанию. Певицы, хорошо владевшие техникой, никогда не обнажали душу. Наделенные врожденным талантом обладали захватывающей, опасной, даже роковой силой. Их голоса способны были создавать необычайную атмосферу напряженного ожидания.