– Хорошо, давайте продолжим, – попросил Мэй. Он остановился наверху лестницы и обернулся. – Мой коллега хотел, чтобы я спросил у вас по поводу статуи на крыше здания, в самом центре. Вы случайно не знаете, кого она символизирует?
– Полагаю, греческую богиню. Про нее рассказывают странную историю. На крыше она держит в руке горящий факел, но то ли это не соответствует мифологическому канону, то ли тут еще какая-то неувязка. Короче говоря, какой-то несчастный случай. Наверное, она навлекает несчастье.
– Значит, вы суеверны?
– Я? Ей-богу, нет. Если хотите узнать про статую, попробуйте поговорить с хранителем архива, хотя, по-моему, он на время уехал из Лондона.
– Вы не знаете, где я могу его найти?
– В архиве у мистера Крукшенка имеется персональный стол, хотя его не так-то просто увидеть невооруженным глазом. Он завален газетными вырезками и старыми архитектурными чертежами. Вам следует с ним переговорить, прежде чем начать там рыться. Возможно, у Элспет есть его новый адрес.
– Спасибо. – Он остановился на лестнице. – И удачи…
– Ни слова! – крикнула Елена. – Ни свиста, ни напутствий.
– А я-то полагал, что вы не суеверны.
– Я и не суеверна, – вызывающе ответила она, – до определенных пределов.
– Рад, что нам удалось вас настигнуть. Будьте любезны взглянуть на это. – Брайант разгладил помятую заметку, написанную Саммерфилдом для «Таймс», и протянул ее через стол Андреасу Ренальде.
Магнат был в ярости оттого, что его доставили прямиком в отдел, а не отвезли в Хайгейт, где ему предстояло переодеться к началу премьеры. Он гневно всматривался в грязные окна, словно обдумывал план побега. Мэй обратил его внимание на документ.
– Что это такое? – поинтересовался финансовый магнат, осторожно касаясь пальцами края бумаги.
– История вашей семьи, – пояснил Брайант. – Вы не захотели рассказывать свою биографию, поэтому я позволил себе ее раскопать.
Ренальда с отвращением отбросил листы в сторону.
– Мы подали в суд на газету из-за этой проклятой заметки. Их уйма, и из-за каждой мы судимся. Они печатались по всему миру.
– Вы выиграли эту битву, избежав судебного разбирательства. Ее так и не опубликовали.
– Еще не хватало, чтобы в тот момент с этим ознакомились мои акционеры! Публичное копание в грязном белье. Этот человек не имел права писать о моем отце, но, по крайней мере, был одним из немногих, кто признал вину моего брата. Для меня лично это очень тяжелые переживания. Я потерял любимую жену, смысл всей своей жизни.
– Вы по-прежнему уверены, что ее убил ваш брат?
– Он утверждал, что пригласил ее потанцевать в знак примирения. Моя Элисса пошла на танцы в то время, как ее муж отсутствовал по делам бизнеса! У нас такое не принято. Она не была знакома с островом и вряд ли когда-либо брала в рот спиртное. Они провели вечер в баре, а в полночь отправились на прогулку вдоль мола. Спросите любого в городе, и вам скажут, что мою жену преднамеренно утопили. Каждую ночь, перед тем как заснуть, я проклинаю себя за то, что уехал в Афины по делам, которые мог легко переложить на кого-то из своих сотрудников. Минос выжидал, пока я уеду.
– Но у вас нет доказательств.
– В жизни существуют такие вещи, которые не требуют доказательств, достаточно их замечать.
– Неужели вам показалось, что ваша жена…
– Мистер Брайант, надеюсь, вы не собирались предположить, что она находила моего брата привлекательным. Это оскорбило бы ее память.
– Могу поинтересоваться, как умерла ваша мать?
– В больнице, от рака.
– Вы никогда не опасались за свою жизнь?
– Конечно нет.
– Мне это непонятно. Если вы уверены, что ваш брат способен на убийство, почему вы так уверены, что ваша жизнь в безопасности?
– Моя мать дала всем знать, что меня оберегает ее вера. Минос слишком сильно поклонялся древним богам, чтобы рисковать навлечь на себя их гнев. Сейчас, полагаю, я ответил на все ваши вопросы.
– А вы сами, – настаивал Брайант, – вы действительно верите древним божествам?
– Меня так воспитали. Я сидел в саду над обрывом, и нас с матерью окружали древние покровители.
– И они по-прежнему оберегают вас?
– Безусловно. Не я управляю течением своей жизни, так же как не вы – вашей. Мне пора в театр.
– Извините, что задержал вас. – Брайант поднялся со стула. – Я никак не мог понять…
– Что?
– Я восхищаюсь вашей верой в мифологию. Может быть, вас не затруднит пообедать со мной завтра. Спектакля не будет, и вы сможете просветить меня на эту тему.
– Не думаю, что это хорошая мысль, мистер Брайант. Я слишком стар, чтобы попасться на эту удочку, вам не кажется?
– Уверяю вас, я имел в виду лишь общение, – расстроился Брайант, оскорбленный в лучших чувствах.
– Ничего. Полагаю, вы несколько неуклюже выразили свое искреннее желание. – Он сухо рассмеялся. – Думаю, вам стоит еще многому научиться. Я могу сам о себе позаботиться, не прибегая к помощи треклятой полиции. Я больше беспокоюсь за своих друзей в «Паласе». Мой театр поливают грязью, мой персонал убивают и уродуют. – Он с трудом встал на ноги и так резко качнулся в сторону, что Брайанту показалось, что он вот-вот рухнет на пол. – «Палас» атакуют христианские кликуши, ваши суды пытаются прихлопнуть меня еще до премьеры, а газеты изображают грязным, извращенным чужеземцем, вознамерившимся совратить невинных, мужественных островитян. Сейчас не время вступать в борьбу со священными государственными институтами. Что ж, посмотрим, кто выживет и кто погибнет… Что до меня, то я уверен лишь в одном: в том, что постановка шоу состоится – будь то вопреки концу света, Блицу или желанию лорда-гофмейстера. Если люди считают меня дьяволом, значит, устроим веселье в аду.
С этим объявлением войны Андреас Ренальда развернулся и вышел из заставленного мебелью кабинета столь стремительно, сколь это позволяли его хромые ноги.
– Интересно, – произнес Брайант, когда магнату помогли усесться в машину. – Чего-то он недоговаривает об этом своем брате. Он отвечает лишь на прямые вопросы, а я, судя по всему, спрашивал его не о том.
– Тогда давай прислушаемся к твоей интуиции, – предложил Мэй. – Рискнем.
Брайант тряхнул головой, отгоняя мысль.
– Нам следует раскрыть правду о Миносе до того, как начнем кого-либо обвинять. Ну пошли, занавес вот-вот поднимется.
44
Взгляд на внешний мир
– Они составили фоторобот вашего преступника.
Либерти Дюкейн ждал, пока принтер закончит печатать монохромный «джипег»-файл, затем протянул лист Мэю и Лонгбрайт. После лихорадочной разборки обгоревших предметов, длившейся целый день, в пристройке к станции метро «Кентиш-Таун» наступило сверхъестественное затишье. Офицеры негромко разговаривали по телефону, со скучающим видом попивая кофе из пластиковых стаканчиков.
– На чем он основан? – спросила Лонгбрайт, рассматривая лежащий перед ней на столе портрет.
– Парочка вышибал из «Кэмден-паласа» проходили мимо подземки «Морнингтон-Кресент», направляясь к машине. Они видели, как этот чудак вышел из дверей отдела прямо перед взрывом бомбы.
– От подобных вещей почти столько же пользы, как от старого комплекта объявлений «Их разыскивает полиция», – возразил Мэй. – Он похож на героя видеоигры. Как можно по нему кого-то опознать?
Он более пристально всмотрелся в фоторобот. Это был расплывчатый портрет старика с неестественно выпученными глазами и необычно крупными зубами. Нет, он не мог быть убийцей Брайанта. Мэй был уверен, что этот человек околачивался у дверей его квартиры и заодно прихватил рентгеновские снимки зубов его напарника. Бесило то, что Мэй его знал. Но встречались они лишь однажды, и то шестьдесят лет назад. Можно вглядываться в лицо пожилого человека и не увидеть ни одной черты, запомнившейся тебе в юности. Составленный Дюкейном фоторобот не имел ни малейшего сходства с лицом убийцы времен войны. Время наложило свой отпечаток. Как же ему узнать того сейчас?