— Можно мне подержать фонарик? — стуча зубами, спросила Джемма.
Я отдал ей фонарик, и мы вместе стали разглядывать странное зрелище, представшее перед нами. Стены были темными и сырыми. Океан капля за каплей просачивался внутрь здания через щели в потолке. По воде мимо нас проплывали старые гидрокостюмы и пластиковые упаковки с ликвигеном — словно их бросили здесь только вчера. Джемма направила луч фонарика на дверь с зарешеченным окошком в противоположной стене, осветила стену, и стали видны крючки, на которых висело несколько пар ржавых наручников.
Я прошлепал по воде к этому месту.
— Зачем цепи такие длинные? — удивился я.
Расстояние от одного наручника до другого составляло не менее двух футов.
— Чтобы заключенные могли работать, — ответила Джемма. — Их гоняли на какие-то подводные разработки. Обычно такие наручники надевают, чтобы арестанты могли убирать мусор.
— Эти заключенные никакой мусор не убирали, — сказал я, покачав головой. Я вытащил из воды обрывок шланга и провел пальцами по проделанным в нем дырочкам. — Их заставляли искать марганцевые конкреции. И жемчуг, наверное.
— Звучит не так уж плохо.
— Ты бы хотела целыми днями копаться в иле?
— Ну, если так посмотреть, тогда конечно…
— Это очень тяжкий труд.
— Наверное, заключенным это осточертело, поэтому они и бежали отсюда, — предположила Джемма взволнованно.
— Или их свели с ума все эти звуки.
Мне с самого начала не понравилось постоянное потрескивание и скрежет. При каждом движении окружающей здание воды металлический корпус сжимался и корежился. Возможно, конструкция тюрьмы была задумана так, чтобы сама архитектура здания стала наказанием для преступников. Кто бы захотел жить в прямоугольных комнатушках со стальными стенами? Это было противоестественно.
Я прошел в соседнее помещение. Это была комната охранников. Я заглянул в полузатопленные шкафчики с папками.
— Что ты делаешь? — спросила Джемма.
В свете фонарика мебель и стены из нержавеющей стали сияли и поблескивали.
— Так, смотрю.
— Нет, не смотришь.
Джемма забралась на затопленный металлический стол и села, положив ногу на ногу. Вид у нее был такой, словно она собралась чаю попить в гостях, вот только сидела по пояс в воде. Она выжидательно уставилась на меня.
— Что?
— Твой темный дар!
Я подумал: может быть, стоит сказать ей, что я соврал; что придумал про темный дар только для того, чтобы заставить ее выпрыгнуть из субмарины? Но стоило мне встретиться взглядом с Джеммой, и я сразу понял: отпираться бесполезно.
— Почему ты молчишь о нем? Почему держишь в секрете? — спросила Джемма.
Я направился к открытой двери в дальней стене комнаты, но Джемма меня опередила. Она спрыгнула со стола и загородила дверной проем, раскинув руки в стороны.
— Разве произойдет что-то ужасное, если люди узнают, что ты умеешь делать такие крутые штуки?
— Все поселенцы покинут океан, и новые семейства никогда не станут жить на дне моря, вот почему я молчу. — Я проскользнул под рукой Джеммы и пошел вперед по темному коридору. — Мои родители трудятся не покладая рук, чтобы сохранить то, что мы имеем, — проговорил я через плечо. — Как и все остальные. Думаешь, мне хочется, чтобы из-за меня все закончилось?
Джемма догнала меня.
— По крайней мере, расскажи мне, как это произошло. Ты просто проснулся однажды утром и понял, что можешь разговаривать с дельфинами?
— Я не умею с ними разговаривать. — Я поймал на себе ее нетерпеливый взгляд. — Ну хорошо. Дельфины и киты способны слышать издаваемые мной щелчки. А когда я слышу их щелчки, я могу сказать, что это за сигналы, что они означают — радость, тревогу, сигнал о нахождении пищи. Но мы не переговариваемся.
Вдоль коридора располагалось множество закрытых стальных дверей. Это был тюремный блок. Я потянул на себя первую попавшуюся дверь. Она оказалась заперта. Джемма направила луч фонарика мне в лицо — как на допросе.
— Ну ладно, ладно, — проговорил я, прикрыв ладонью глаза. — Это произошло не сразу. Когда мне исполнилось девять, я обратил внимание, что в океане становится все более шумно. Но больше никто так не считал. И вне воды я тоже стал слышать больше звуков и решил, что у меня просто обострился слух. Через некоторое время я начал ощущать разницу между первоначальным звуком и эхом и тогда стал издавать звуки и таким образом оценивать расстояние. Потом, в один прекрасный день, все соединилось между собой, и я понял, что могу видеть то, что слышу.