Монахиня
Потуплен долу взгляд. Иконное лицо.
Вся с ног до головы в смиренном одеянье.
На мраморе руки не заблестит кольцо.
Уста сомкнутые не разомкнет лобзанье.
Святая, строгая, немая красота!
Распятая Любовь — венок ее терновый
В немую скорбь навек сомкнул уста,
Но сладость горечи — на дне души суровой.
Нищий
Он стоит у церкви Вознесения
В дождь и вёдро, в холод и тепло.
На лице его покой смирения,
А во взгляде вспыхивает зло.
Смотрит он на публику нарядную,
На красивых девушек глядит.
Вижу я его тревогу жадную,
Чую всё, что в сердце он таит…
В церкви поп в блестящем облачении
Совершает таинство Христа,
А у церкви — чую — Вознесения
Темное таится преступление,
Как давно манящая мечта…
Русская (Плясовая)
Над деревней сизый курится дымок,
За деревней ал-алеет вечерок,
По деревне пролетает ветерок…
По деревне пролетает ветерок…
Собралися парни, девушки в кружок:
Вот выходит в круг удалый пастушок…
Вот выходит в круг удалый пастушок,
Он заводит свой разгулистыйрожок…
Свистнул-гаркнул русский парень-ллясунок…
Свистнул-гаркнул русский парень-плясунок:
Шапку наземь, руки кольчиком в бочок,
Завертелся, закрутился, как волчок…
Завертелся, закрутился, как волчок…
Поднимает алый девушка платок,
Выплывает, как лебедушка, в кружок…
Выплывает, как лебедушка, в кружок, —
Выбивает дробь живую каблучок…
Замирает перелетный ветерок…
Природа
Она зовет меня — и шепотом листов,
И ветерка чуть слышным дуновеньем,
И гамом птиц, и звоном ручейков,
Закатом дня и утра восхожденьем…
И звезд мерцанием она зовет меня —
Лучами звезд и месяца лучами,
Всем трепетом, всей радугой огня,
Всей Вечностью за Млечными Путями…
Не перестанет звать она из века в век:
Владычица — бессмертная Природа —
Зачем тебе я — жалкий человек,
Идущий в тьму и плачущий у входа?..
«Вестник Европы». 1917, № 3.
«Когда, закрыв глаза и погружаясь в мрак…»
Когда, закрыв глаза и погружаясь в мрак, —
Так прошлое яснее выступает, —
Я слышу, разум мне твердит: «Не так, не так…»
А сердце все в былом благословляет…
Холодный разум мой, жестокий, для тебя
Ошибки памятны… ты мне простить не можешь,
Что чувством жил я, жизнь мою губя,
И совесть ты мою болезненно тревожишь…
Но к сердцу обратясь, я вижу свет живой
Во тьме прошедшего… и все там сердцу мило,
И если б только день вернуть из жизни той, —
Наперекор уму, все б сердце повторило.
Сон
Я видел сон мучительный и странный,
Что я… что я уже не гражданин,
Что воли свет был только сон обманный:
Он поманил землей обетованной,
И нет его… исчез он… Я один
В сырой тюрьме — в унылом каземате
Лежу и слышу: где-то часовой
За дверью ходит… звуки, словно в вате,
Заглушены… Я скрипнул на кровати
Железной. Встал. «Я брежу? Что со мной?» —
Шепчу впотьмах… Иду к глазку дверному…
Прильнул. Смотрю: солдатик со штыком
Идет к глазку… такой простой, знакомый…
«Товарищ! Друг! Скажи мне, где я? Дома?» —
Кричу ему… Товарищ сапогом
Ударил в дверь и крикнул зло-сурово:
«Я дам тебе товарищ! Прочь отсель!
Нам говорить не велено ни слова…» —
И заходил по коридору снова…
Я лег в тоске на голую постель, —
Закрыл лицо дрожащими руками
И застонал… нет, горестно завыл…
Я сердце жег горячими слезами…
А часовой железными шагами
Всю ночь, глуша их ватою, ходил…
На высоте
Отчизна! Будущность твою
Как рассказать? Великой тайной
Ты смотришь в душу, в мысль мою,
И трепет <я?> необычайный
В душе мятущейся таю…
Встречая восходящий день,
Как в небе грозовую тучу,
И сам расту в сплошную тень,
Взбираясь яростно на кручу,
Но где предельная ступень?
Какая тьма и высота!
И сердце замирает жутко.
Что здесь? Господь иль пустота?
Бесплодно спрашивать рассудка,
Когда Сам Бог сомкнул уста.
Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182.
«Давно спустилась ночь, а я сижу у входа…»
Давно спустилась ночь, а я сижу у входа
Жилища своего. Мне сладок этот час.
Люблю тебя, великая Природа,
Безмолвною, в сиянье звездных глаз,
С короной месяца, текущего к звездам
И серебро роняющего в воды.
Тогда я чувствую, что небо — светлый храм,
Храм Вечности, Бессмертья и Свободы…
И верить я готов, что на земле томясь,
В исканьях и тоске по светлому чертогу,
Его почую я в последний жизни час,
И дух мой, дух отдам не смерти я, а Богу.
Печаль мира
Колыхалися сонные травы… цветы аромат источали…
Солнце положенный круг по небесной пустыне свершало…
И струилися тихие воды… и туманились зыбкие дали…
Ночь неслышно сходила на землю, и звездное море сияло…
Там, в мире земном и небесном, было все, как всегда, неизменно:
Умирали, рождалися люди, боряся за жизнь неустанно…
Пели песни поэты-безумцы о счастье любви вдохновенно…
Мудрецы же вещали о Боге, о Смерти, о Жизни туманно…
И стояло над миром огромное облако мертвой печали
И курилось медлительно-дымно и взору земному незримо…
И туманилось яркое солнце, и звезды печально дрожали…
И рыдали, и воды, и травы в глубокой тоске неслышимо…