Теперь смотрю в себя
И вижу: ничего
Нет Вечного во мне!
Одни воспоминанья
Плывут разрозненно:
Дар скудный от всего,
Что было таинством
Для сердца моего,
Бессмертно сладостным,
Святым очарованьем.
Бесцельно было все!
И в этом ужас мой:
Я строил вечный храм
Из призрачных видений.
Сам призрак, бред и сон,
Я плачу над собой,
Смеюсь и плачу я,
Объявши мир пустой
Бесцельным трепетом
Последних вдохновений.
«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.
Россия
Я пойду искать тебя, родимая,
Далеко пойду, моя далекая.
Ты в безвестность побрела, гонимая,
Побрела убого-одинокая.
Побрела ты с посохом коряжистым,
В лапотках, с сумою-перекидочкой,
С сухарем в суме-то, с черство-кряжистым,
С сахарком муслистым: два огрызочка.
К сумочке посудинка жестяная,
Чтоб чайку попить в пути, привязана.
Для тебя земля обетованная
Далями туманными завешена.
Обслезились очи гнойно-пыльные
В даль-туман смотреть с утра да до ночи.
Но поют тебе ветры ковыльные
О великой, о Господней помочи…
Я пойду искать тебя, родимая,
Далеко пойду, моя далекая.
Ты в безвестность побрела, гонимая,
Побрела убого-одинокая.
«В этот страшный час, в этот жуткий час…»
Евгению Кропивницкому
В этот страшный час, в этот жуткий час
Не подымешь рук, не откроешь глаз:
На руках висит стопудовый гнет —
Вольный волею богатырь-народ,
А глаза, глаза, что смотрели в день,
Ослепила ночь, придавила тень.
Разгулялася непогодушка,
Сиречь — русская воля-волюшка,
Ветром-посвистом прокатилася,
Как осенний лист закрутилася…
И как темный лес, зашумел бурьян,
И, клубясь, плывет из ложбин туман…
Все смешал-склубил, как метелица,
Белым саваном смертно стелется…
В этот жуткий час, в этот страшный час
Не подымешь рук, не откроешь глаз.
Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182.
Народу израильскому
Твой лик в тенях, но все черты
Лица чеканно-неизменны:
В них отблеск вечной красоты, —
Резец художника нетленный.
Да, есть приниженность к земле: —
Не от бессилья иль паденья,
Но оттого, что на челе
Рубцы кровавого мученья.
«Не приду к тебе, Господи, снова…»
Не приду к тебе, Господи, снова,
Как бывало к тебе приходил.
Не найду в сердце тайного слова, —
Это чудное слово — забыл.
Не горит в сердце детская нежность, —
В сердце мука распятой любви.
А одежды моей белоснежность —
И в грязи, и в слезах, и в крови.
Ты ушел от меня в бесконечность,
Ты забыл, Ты оставил меня.
Не зажжет эта страшная вечность
Путеводного в сердце огня.
«Глоток моей жизни…»
Глоток моей жизни,
Я знаю — отрава.
И каждый мой шаг —
Роковая ступень.
Любовь и надежда,
И гордость, и слава
В одну неживую
Сплетаются тень.
И все мои мысли —
Ребяческий лепет,
И все мои чувства,
Как пена волны, —
И муки горенья,
И радости трепет —
Великой пустыни
Миражи и сны.
«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.
Листопад
Листопадный гульный ветер.
Буреломный шум в ветвях.
Рук изломность в взмахах ветел.
Плач земли и смертный страх.
По разметанным просторам
Вздыблись клочья ковыля.
Ходит, пьян, по косогорам
Дух разбойного жилья…
Бесприютный, где ночую?
Колокольного села,
Как в метелицу глухую,
Мне не бьют колокола…
Только ветер листопадный
Ошалело бьет в набат
И, как свежей крови пятна,
Листья по ветру летят…
И крестов погостных руки
Ветер гнет во все концы,
Словно, встав, в безумной муке
Закрестились мертвецы…
«Я в небесах не вижу Бога…»
Я в небесах не вижу Бога:
Там бездна бездн, огонь и тьма;
Хаоса вечная тревога,
И мысли вечная тюрьма.
О, сколько мыслей возлегало
Туда — на высоту высот —
Хаоса тьму и огнь взрывало
И звездный измеряло ход.
Но, проникая в бесконечность,
Не видело пути конца:
За вечностью вставала вечность
Без выявления Творца.
И в необъятности безликой,
В холодной, одинокой тьме,
Металось горестно и дико,
Как в тесной и глухой тюрьме.
«Ни жизнь, ни смерть, ни забытье…»
Ни жизнь, ни смерть, ни забытье,
А сердце хочет жить,
Чтобы слепое бытие
Сознаньем озарить.
Все окна полдень отворил, —
Как храм светла тюрьма!
Я все глаза души открыл,
А в душу хлещет тьма.