Утром Виталик сел в проходящий поезд на Москву, и к вечеру снова был дома. Он вылез из поезда, одурев от тепла и духоты вагона. Попытки отоспаться в поезде ни к чему не привели - только он заснул, как кто-то проходя по вагону, схватился ему за пятку, и весь сон сразу пропал. Он вышел на вокзале, легко неся сумку, в которой оставались одни тапочки, прошел по переходу с замершими плевками на кафельном полу, лавируя между оккупантскими сумками, которые тащили со всех сторон от него: и впереди, и сзади, и справа, и слева. Пахло рельсами. Две женщины с меховых шапках целовались с визгом умиления, размазывая друг другу по лицу губную помаду. Над головами людей поднимались дымки от сигаретного дыма и пар изо рта. На углу молодой парень в гимнастерке, с голубым беретом, лежащим у него в ногах, бренчал на гитаре и немелодично тянул что-то про Афганистан, не попадая в тональность. Рядом валялась брошенная упаковочная картонка с надписью печатными буквами: "Люди, помогите, умерла мама". Дальше тетка в платке и в рейтузах с начесом, стоящая за столом, громко кричала: "Ррас-про-да-жа! Каас-метику берем недорого!", а за ней тихонько топтались старушки с пачками сигарет и батонами копченой колбасы. Стояли сколоченные из фанеры ящики со стеклянными дверцами, с огарками внутри, обогревающими груды мандаринов и пучки гвоздики на ломких членистоногих стеблях. Продавец потрясал гроздьями поясных сумочек и монотонно твердил, упреждая очередной вопрос потенциального покупателя: "Пистолет влезает... пистолет влезает...".Машины, поставленные вкривь и вкось, загромождали половину проезжей части. Виталик вдохнул городской воздух. Было морозно, откуда-то несло горелыми чебуреками, белый пар котельных клубами висел где-то над крышами, пар валил и от канализационных решеток. Виталик подумал, потоптался у тротуара, вынул из кармана карточку и внимательно рассмотрел одно слово, написанное на ней черной ручкой. Потом вошел в вестибюль метро, купил в кассе телефонную карточку и, разыскав за углом телефон, набрал номер.
-- Говори громче, - сказал он в трубку. - Здесь дикий шум, я ничего не слышу.
В ответ ему продиктовали адрес, который он повторил несколько раз, запоминая, и потом повесил трубку. В метро, немного отогревшись, он достал ручку и, отогрев дыханием, записал адрес на карточке. Женщина, сидевшая напротив - в меховой ушанке с подвязанными ушами, с пакетом стамбульского duty free - посмотрела на него недоверчиво.
Это оказалось рядом - через полчаса он был на месте.
Он никогда здесь не бывал. Он знал, что адресат, значащийся на его карточке, давно переехал, но не знал, куда. И был разочарован. Он ожидал престижного дома, а дом был обыкновенный, с малогабаритными квартирами и грязным подъездом. Разве что близко от метро и близко к центру.
Все еще сомневаясь, не шутка ли это, он позвонил в железную, обитую дермантином дверь. Дверь распахнулась почти что сразу - его ждали. Людмила Павловна, в черном домашнем халате, с теми же кроваво-золотыми капельками в ушах, с насмешливой улыбкой, пропустила его в квартиру. Она была без косметики, увядающая кожа на ее лице несколько лоснилась, и потому она выглядела старше, чем в их последнюю встречу на ВДНХ.
-- Боже мой, - проговорила она. - Что это с тобой стряслось? Я уж и не ждала...
-- Да вот, - сказал Виталик. - Я тебе не мешаю часом? Может, я не вовремя?
-- Ты знаешь, - сказала она, то ли шутя, то ли всерьез. - Мне хорошие люди не мешают... Ты проходи, раздевайся.
-- Я бы и не пришел в нормальном состоянии, - сказал Виталик, снимая ботинки. - Но мне скоро уезжать. Поэтому хожу, посещаю людей, которые для меня что-то значат... или значили... Вот от Витьки приехал, и сразу к тебе, чтобы уж сразу всех охватить.
-- Значит, и моя очередь подошла, - сказала Людмила Павловна насмешливо, выпрямляясь и подставляя круглое, блестящее от крема лицо лучам коридорного бра. - И как Витька? Справляется с собственным характером, или так и несет его, куда, не знаю?.. Где он обретается?
-- Витька в порядке, - сказал Виталик. - Бизнес у него свой. А где, не скажу. Далеко.
Людмила Павловна засмеялась.
-- Да храните, храните свои тайны, - сказала она. - Меньше знаешь, лучше спишь, - она приняла у него куртку и повесила на вешалку. - Холодная. Морозит там?
-- Ничего, - сказал Виталик. - Умеренно, - он надел мужские тапки, которые она выгребла ногой из-под галошницы. - Это этого твоего... не запомнил, как... хмыря?
-- Ну, а что мне, - сказала Людмила Павловна, невозмутимо пожимая плечами. - Для вас, для каждого, отдельные держать, что ли?
-- Я понимаю... - пробормотал Виталик со вздохом. - Тогда бы пришлось тут склад организовывать...
-- Не хами, - сказала Людмила Павловна равнодушно. - Нечего за мной считать, я за тобой не считаю. Что за болезненное любопытство к дамской жизни?..
-- Да молчу, молчу... - сказал Виталик, выпрямляясь и рассеянно оглядывая стены. - Дай мне чаю, я с поезда.
-- С поезда, так покормлю, - сказала Людмила Павловна. - Ты, может, своим позвонишь? Тебя когда ждут? Мать не будет волноваться?
Виталик покачал головой.
-- Проходи в комнату, - сказала Людмила Павловна, запахнула халат потуже и ушла на кухню. Виталик отправился по указующему движению ее руки и оказался в освещенной комнате. Он ожидал встретить здесь что-нибудь сверхсовременное и дорогое, и очень удивился, когда обнаружил точный бытовой слепок советской эпохи: ковры на полу и на стене, шкаф с горкой, тахту и полированный столик с хрустальным корабликом, наполненным "Белочкой" - хозяйкиными любимыми конфетами. Пахло какой-то косметикой - то ли духами, то ли кремом - и лишь запах этот был для Виталика чужим, раньше у хозяйки был другой запах. На стене висел портрет мужчины, в котором Виталик узнал хозяйкиного покойного мужа, а своего родного дядю. Он опустился на тахту, взял конфету, развернул и засунул в рот - ему хотелось есть. Людмила Павловна, войдя, застала его за разглаживанием пальцем фольги на гладкой полированной поверхности.
-- Сюда тебе принести? - спросила она. - Или на кухню пойдешь?
-- Пойду, - сказал Виталик, устало поднимаясь. - А у тебя все дядя Вася?.. - он указал глазами на портрет.
-- У меня другого мужа нет, - ответила Людмила Павловна. - А муж это святое. Вообще семья это святое. Вот чего ты никогда не понимал. И не поймешь. От этого все твои беды.
-- Все ты знаешь... - проговорил Виталик. - Ты покорми сначала... Потом воспитывать будешь...
-- Больно надо мне тебя воспитывать, - сказала Людмила Павловна. - Что мне, больше заняться нечем?..
Она провела его на кухню и усадила за стол. На газовой плите в чугунной сковородке грелись макароны по-флотски. Виталик оглядел кухню. Практически все - полки, посуда, даже занавески - было ему хорошо знакомо. Новыми были только микроволновая печь и пластмассовый электрический чайник.
-- Ты ничего не поменяла, - сказал он удивленно. - Что ж так?
-- А зачем? - сказала Людмила Павловна, вываливая содержимое сковородки на тарелку перед ним. - У меня нет такого зуда - все менять. Я спокойно живу, себя не дергаю. Что сломается, то меняю. А что работает, то работает. Здесь еще мамины вещи есть, они меня переживут.
-- Не круто по нынешним временам, - сказал Виталик. - Вон у нас шефов партнер себе квартиру купил и всю мрамором отделал. Эксклюзив... Говорят, входишь, как на станцию метро Краснопролетарская... Живет теперь в этой гробнице Тутанхамона...
-- Я же не новый русский, - сказала Людмила Павловна с той же, что у него, еле заметной иронией в голосе. - Я русский очень уже старый. У меня и есть-то может меньше, чем у тебя. Все так... декорация одна. У тебя вон хоть родители живы.
Виталик взялся за вилку, чтобы не отвечать.
-- Звонила тут маме, - продолжала Людмила Павловна, усаживаясь напротив на табуретку и массивно облокачиваясь на стол. - Не рассказывала она?
-- Нет, - сказал Виталик удивленно. - Не рассказывала.
Он мимолетом поднял на нее глаза и снова уткнул их в тарелку. Людмила Павловна улыбнулась.
-- И о чем говорили? - спросил Виталик.
Людмила Павловна разгладила бархатистую ткань на коленке.