— Да ведь мы же с вами пошли?
— Так ведь не гурьбой же. Не на комедию, прости Господи!.. Променад делать.
— Полноте! Просто женское любопытство. А одной страшно. Вот она и подобрала компанию.
— Ей страшно?! Нет, вы еще не знаете, что это за госпожа. Ее сам черт не испугает.
— Что же? Тем лучше. Ведь храбрость — вещь почтенная.
Он посмотрел на меня с недоумением и замолчал.
L
Между тем кавалькада подъехала к нам.
Княжна ехала впереди, вся в черном, на черной англизированной лошади. Подле нее ехал граф Тоцкий, за ними Гигинов, Гутовский и еще трое или четверо штабных офицеров.
Я смотрел на нее и тщетно искал того кроткого, тихого выражения лица, которое я видел у нее в последнее наше свидание. Это опять было лицо гордой, страстной, безумной женщины. Широко раскрытые большие, жгучие глаза жадно рыскали по полю. Тонкие ноздри раздулись. Она как будто жадно вдыхала в себя запах крови.
— А! Ночной спутник! Здравствуйте! — закричала она, подъехав и протягивая ко мне руку в замшевой, черной перчатке с раструбом. — Господа! — быстро обратилась она к компании. — Я устала. Мы пойдем пешком.
И не дожидаясь ответа она оперлась на мои плечи и быстро соскочила с лошади.
— Ну! Куда же пешком, — запротестовал Гигинов. — Тут, пожалуй, в лужу попадешь, в крови перепачкаешься.
— Кто не хочет идти пешком, тот может ехать. Я не мешаю. Дайте мне руку, — прибавила она, обращаясь ко мне, — ведите меня.
— Куда же вас вести, княжна? Везде одно и то же. Кровь и смерть. Что может быть интересного?
— В разрушении? Это самое интересное… Почему анатомы с таким наслаждением режут трупы? О! Я понимаю это наслаждение. Смерть больше может раскрыть человеку, чем скрытная, холодная, обыденная жизнь… Посмотрите, какой курьезный échantillon![17]
И она остановилась перед трупом солдата, которому картечь ударила в голову. Лица нельзя было разобрать. Это была одна сплошная кровавая масса, и только мутные синеватые глаза глядели как-то испуганно и укоризненно. Все спутники подошли и обступили нас кругом.
— Смотрите, — говорила она, — как он глядит. — Наверно, ни один живой не будет так смотреть. При жизни он, может быть, от всех прятал страх, недовольство и ни перед каким офицером не смел заявить протеста, а теперь, смотрите, смотрите — разве он не упрекает всех, кто послал его на эту бойню, разве из глаз у него не текут кровавые слезы?
И действительно, на всем лице его застыли кровавые потоки.
— Бррр! Просто безобразие! — проговорил Тоцкий, нервно вздрагивая.
Княжна взглянула на него насмешливо.
— Здесь правда, а не безобразие. Разве во всех нас не то же самое! Разве мы не полны крови и всяких гадостей? Но все это скрыто под изящной оболочкой, к которой мы привыкли и находим ее очень красивой.
— Все это гамлетовская философия, — сказал Гигинов. — А на деле меня просто тошнит от этой правды.
Я молча смотрел на нее, ее лицо, злобно-насмешливое, улыбающееся; ее глаза, хладнокровно рассматривающие эту безобразную картину смерти, которую не мог вынести ни один из нас — все это как-то невыносимо тяжело действовало на душу.
Я невольно потянул ее в сторону. Она вполоборота посмотрела на меня, и улыбка ее сделалась еще насмешливее.
— У вас, княжна, не женские нервы, — сказал я, — у вас даже не наши солдатские нервы. Вы — исключительная натура. Родившись мужчиной, вы были бы образец твердости, мужества, храбрости и… неумолимой жестокости…
— Да! Но так как я не мужчина, то я могу выбросить все эти добродетельные качества за борт и мирно прозябать в качестве российской женщины…
И она быстро двинулась вперед.
LI
— Это впереди Малахов курган? — спросила она.
— Да! Это Малахов курган.
— Это тот, который считают главным — теперь, когда на это указали французы? Пойдемте туда, я давно на нем не была… Притом так жарко, со мной нет зонта. Хочется куда-нибудь в тень.
Я рассказал ей, как я неожиданно, вчера ночью, попал на этот курган, рассказал мои ощущения во время штурма. Она слушала меня и тихо всходила на холм, тяжело дыша. От всей ее стройной фигуры веяло таким сильным ароматом. Она так близко прижималась ко мне, так сильно опиралась на руку, что голова моя невольно начала слегка кружиться. Мне показалось даже, что она нарочно два раза прижала мою руку к ее волнующейся груди.
— Княжна, — сказал я вполголоса. — Я боюсь вас!.. Я начинаю вас бояться.