— Да понял я, понял. Скажи, чтоб уперлись. Подбросим, этого, багета для рам, пусть ждут и держатся. Слушай, ты пока там останься. Ты опытный, если что…
— Так точно, понял. Но нужно учесть, что полотно ценное, этакая редкая живопись. Прямо шедевр, хоть сейчас в Третьяковку.
— Говорю же – понял. Поддержим.
Дали отбой, Серега поскреб макушку, надел шапку. В церкви, внутри весьма голой и облезлой, было даже студенее, чем на улице. Телефонист смотрел с уважением:
— Вы-шь, наверно, москвич, а, товарищ старший лейтенант? На музеи часто ходили?
— Практически не вылезал. Люблю искусство. А с Третьяковкой так и жил по соседству. Ничего, после войны приедешь в гости, я тебя лично свожу. Там картина есть: «Комполка, начштаба и политрук уточняют диспозицию у древнего села Клевники». Что характерно, все трое конные, прямо как я. Но бинокль не дорисован, с этим художник промазал. В старину рисовалось, тогда с оптикой было слабо.
Телефонист засмеялся:
— Это вы про «Богатырей», а?
— Да ты художественно образованный, молодец.
Наблюдатели на колокольне потеснились, Серега глянул в бинокль… С оценкой обзора несколько поспешил, доложил с опережением. Но даже снизу было понятно – НП исключительный. Все видно… вон то, видимо, дорога на Борки, а вон то большак Красный Луг – Могилки. То еще у немцев, пусть дивно проименованная деревня им и попомнится[2]. И курад не поймет – да как же немцы эту высоту практически на халяву отдали? Осознают ли в штабе, экая ценность досталась? Понятно, что в целом понимают, но до конца ли?
Донесение Серега писал спешно, но вдумчиво – тут порядок слов важен, чуть не так сформулируешь… Отослал Олаева с запиской и лошадьми, пусть продублируют – момент важный, да и лошадей жалко, тут жарко будет.
Кажется, насчет «жарко» понимали все – спешно углублялась и зарывалась гвардия. Стучали лопаты и ломы. Серега нашел ротного, сообщил, что оставлен на месте.
— Связи опять нет, перебило или хрен его знает, – порадовал ротный. – А ты как… командование на себя берешь?
— Нет, ты людей лучше знаешь, командуй. Я так, для надежности и важности, подстрахую, особо отличившихся отмечу. К танку послал кого?
Ротный замялся.
— Понятно. Эй, боец, – Серега хлопнул по плечу рослого автоматчика. – Со мной идешь. Разомнемся малость.
Откровенно игнорировал товарищ Васюк безмолвное возмущение ротного. Иногда приходится наглеть, поскольку действующая армия к уговорам и объяснениям не очень склонна, грубоватый организм.
Спускались скорым шагом – под горку само несло. Боец обреченно сопел за спиной.
— Не пыхти. Танку поможем и вернемся.
— А, танку… Понял. Товарищ старший лейтенант, а по танку-то наверняка стрелять будут. Он же того… первая мишень.
— Не, первая цель – это ты. Поскольку сильно умный, прямо как штаб дивизии. Немцы такие вещи сразу чуют, уже наверняка корпусную артиллерию спешно перенацеливают. Тебя как звать?
Красноармейца звали подходяще – Петров. Был он, конечно, неглупый, поскольку осознавал, что торчать у речушки рядом с танком – не самая хорошая позиция.
Впрочем, издали танк – грязновато-темный, неопределенный, с торчащим шилом 45-миллиметровой пушечки – особо важной целью не казался. Может и обойдется.
— Эй, бронетанковые силы, не замерз?
— Пришли все же…
Поднавалились. Мерзнуть не хотелось, да и обстрел вроде нарастал. Снаряды ложились ближе к высоте, но все равно на голом месте было неуютно. Танкист командовал, тянули-наволакивали тяжелую гусеницу на катки-колеса. Петров отвлекся от неприятных мыслей об обстреле, наваливался – действительно крепкий мужик. Рукавицы имелись и у старшего лейтенанта – с резинкой, выпрошенной в санбате, протянутой через рукава во избежание утери важного предмета обмундирования. Некоторые в штабе считали, что выглядят смешно, перчатки-то куда приличнее, но Серега насмешки игнорировал. В Москву поедем, или на награждение построимся, там и шинель будет, и перчатки найдутся, а здесь теплые и целые руки важнее щеголеватости.
Порядком измазались в холодной грязюке, но уже звенела кувалда, заклепывала сращенную гусеницу. Танкист швырнул инструмент в люк, полез сам:
— Сейчас, разом…
Петров с сомнением смотрел на танк:
— Не, смерз он. Там же горючее, его прогревать нужно. Не заведется.
— Не каркай! – Серега сунул красноармейцу обломок ветки, которым соскребал грязь с галифе и сапог.
Танк рявкнул двигателем, выбросил клуб дыма – едкого и густого, что та химзавеса. В глубинах машины застучало ровно и мощно, высунулся механик, умоляюще закричал: