Он вспомнил одну из любимых песенок отца. Прошло без малого сто лет — Боже, какая тьма времени! — но звуки музыки и низкий баритон до сих пор звучали у него в ушах. В его душе разгорался свет, подобный отблеску далекой звезды, манящей к неясной, но столь желанной цели.
«Звезда вечерняя в высоких небесах, Какой покой в твоих серебряных лучах, Когда стремишься ты неведомо куда, Звезда вечерняя, блаженная звезда, Сияй, сияй, звезда божественной любви! И наши души оживи и обнови Мечтой любви, чтобы с тобой взойти туда, Звезда вечерняя, блаженная звезда».[13]
Внезапно он разразился слезами. Он оплакивал все бывшее и несбывшееся, светлые и темные страницы своей жизни, — все, что случилось, и все, чего не должно было случиться.
Осушив слезы, Фригейт принялся за дело — проверил показания приборов и разбудил маленького мавра. Нур сменил его на вахте. Питер завернулся в покрывало, но боли в шее и спине не давали покоя. После напрасных попыток уснуть, он окликнул Нура. Они вступили в беседу, которая шла между ними годами — денно и нощно.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
В некоторых аспектах, — говорил Нур, — Церковь Второго Шанса и учение суфи совпадают. Сторонников Церкви, однако, подводит терминология — часто в понятия суфизма они вкладывают совсем другое содержание.
— Конечно, цель сторонников Церкви и суфиев — одна. Если отвлечься от разного понимания терминов, то можно сказать, что те и другие стремятся к поглощению индивидуальной личности Мировой Душой. Это может быть Аллах, Бог, Создатель — называйте Его как хотите.
— Означает ли это уничтожение человеческой личности?
— Нет, лишь поглощение. Уничтожение есть разрушение. При поглощении же душа индивидуума, его «ка» или «брахман», становится частью всеобщей Мировой Души.
— Значит ли, что в этом случае личность утрачивает самосознание, собственную индивидуальность, что она теряет представление о собственном «я»?
— Да, но она становится частью Высшего «Я». Разве можно сравнивать утрату осознания себя как личности с приобщением к Божественной Душе?
— Меня это ужасает... По-моему, это — смерть. Если ты больше себя не осознаешь, значит, ты умер. Нет, не могу понять, почему буддисты, индуисты, суфии и Церковь считают это желанной целью.
— Вы правы, без самосознания человек мертв. Но если бы вам удалось испытать восторг, который ощущают суфии на
каждом этапе самосовершенствования, вы отнеслись бы к этому иначе.
— Да, пожалуй, — согласился Фригейт. — У меня был опыт мистических откровений. Даже трижды.
— Впервые это случилось со мной в возрасте двадцати шести лет. Я работал на сталелитейном заводе, в литейном цехе. Кран подавал туда стальные болванки — прямо из форм плавильных печей. После обдирки охлажденные болванки поступали в чаны, где они повторно нагревались, и затем шли в прокат. Я работал у чанов и воображал, что болванки — это спасенные души, затерянные до того в пламени чистилища. Их калили в этом пламени, потом бросали под прессы, где им придавалась форма, угодная небесам. На прокатном стане их обжимали, выдавливая всю грязь, все вредные примеси. Оттуда они выходили с новой очищенной душой...
— Вы понимаете меня, Нур, правда? Так вот, однажды я стоял у огромной раскрытой двери цеха и глазел на заводской двор. Не помню, о чем я тогда размышлял. Возможно, о том, что на мою долю выпала тяжкая работа в чудовищной жаре, да еще за столь мизерную плату. А, может быть, о своем намерении стать преуспевающим писателем. У меня не приняли еще ни одной вещи, хотя многие издатели отзывались о них одобрительно. Например, Вит Барнет, владелец «Сториз», дважды был готов взять мои рассказы, но оба раза его отговорила жена. Этот журнал считался весьма престижным, но платил ничтожные гонорары.
— Итак, я разглядывал немыслимо уродливый двор, вид которого никоим образом не способствовал возвышенным мыслям или мистическому экстазу; скорее, я был подавлен. Меня приводило в уныние все: теснившиеся на подъездных путях платформы, темная металлическая пыль, покрывшая и механизмы, и здания, огромные печи, едкий запах дыма, стелющегося по земле. И вдруг в одно мгновение все изменилось. Нет, все оставалось таким же серым и безобразным, таким же уродливым, однако...
— Каким-то образом я внезапно ощутил, что мир, Вселенная устроены правильно и разумно. И все, что было и будет, — тоже разумно. В моем видении произошел некий перелом, сдвиг. Сейчас я постараюсь объяснить вам... Мне всегда представлялось, что мир — это бесконечность стеклянных кирпичиков. Их едва можно разглядеть... Я видел лишь их грани, но как-то смутно... только чуть заметные призрачные контуры.