Болдырев. Ну… Да… Так… Площадь. Позвонили. А где же команда?.. Так. Кастрюлями не потушить. Ты не волнуйся и не шуми. Ступай на место. Станет серьезно — позвонишь.
Максимка. Пожар?
Болдырев. Вроде того. Лес загорелся на складах, около бараков. Кухарки кастрюлями тушат. Пожарные куда-то уехали.
Максимка. Степан Семенович, так это же не шутка.
Болдырев. С кастрюлей я туда не побегу. Зови секретаря партколлектива.
Входит Лагутин.
Да вот он и сам.
Лагутин. Болдырев, на первом участке вспыхнула щепа.
Болдырев. Неважно. Закрой дверь, садись.
Лагутин. Что ты, Семеныч! Там горит, а ты…
Болдырев. Неважно, садись. Картер отказался работать.
Лагутин. Непонятно.
Болдырев. Ты знаешь, что мне сказал американец: «Я не хочу быть причастным к различным русским общественным группировкам». Я гляжу и смекаю, что нам будут срывать темпы. Правый уклон в жизни вот тут, около нас с тобой, имеет своих деятельных последователей. Возьми Гончарова — золото инженер, но, боюсь, предаст. Видишь, он посадил мне американца за дубовое бюро, подбросил эскизиков — сиди и не шуми. Парень просидел десять дней и пришел ко мне договор расторгать.
Максимка. Ой, буза! Ой, затирается буза!.. Товарищи, на всякую бузу у меня нос, как радиоприемник, честное слово.
Болдырев. Знаешь, что я сейчас без тебя сделал, Лагутин? Я назначил Картера главным производителем работ по основным цехам. Это — шаг. Либо Гончаров мне бросит заявление об отставке и, может быть, развалится инженерный коллектив, либо американец уедет. Я убедился, что наша публика не возьмет темп. Может быть, через год, через два, но в первый год пятилетки — ни за что. А завод-то мы строим как раз на американских конструкциях.
Лагутин. Знаю. Понятно.
Максимка. Ой, буза! Ой, затирается буза!
Болдырев. Вот я думаю: подписывать приказ или не подписывать пока? Мне тяжело, Лагутин. Плечи трещат. Давай вместе решать.
Лагутин. Ты металлист?
Болдырев. Да. (Пауза.) Ну, подписывать приказ?
Лагутин. Погоди… или… Жесткая задача.
Болдырев. Подписывать приказ?
Лагутин. Давай подписывай.
Болдырев. Товарищ Рыбкин!.. Максим, открой ему дверь.
Входит Рыбкин, за ним комендант.
Рыбкин. Приказ готов, товарищ Болдырев.
Комендант. Товарищ Болдырев, пожар потушили. Понимаете, какие бабы! Прямо я озадачился. Кастрюлями, чайниками, кружками, песком действуют, как герои труда Одна юбку спалила.
Болдырев. А пожарная команда?
Комендант. Тут целая увертюра. Брандмейстеру кто-то позвонил до нас и в другую сторону его направил.
Болдырев. Максим, и ты, товарищ комендант, расследуйте это дело.
Максимка. Ясно… Пошли на коммутатор! Там наша комсомолка сидит… Черноглазая, черномазая…
Комендант и Максимка уходят.
Лагутин. Степан, а Степан?
Болдырев. Ну?
Лагутин. А ведь это — война.
Болдырев. Да. Вода не хлорируется. Узнаю — пьянствуют. Раз. Пять бараков подымают бунт. Два. Сестренку чуть не убили. Три. Американец расторгает договор. Четыре. Мы с тобой подписываем этот приказ. Пять. Поджог. Шесть. Это за восемнадцать часов, Лагутин, со вчерашнего вечера.
Лагутин. Пятилетка, Болдырев.
Болдырев. Ну, ладно. (Кричит в другую комнату.) Товарищ Рыбкин, давай смету на клопов!(Лагутину.) Пять с половиной тысяч рублей на борьбу с клопами ассигную. Клопы, брат, тоже темпу мешают.
ЗАНАВЕС
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Часть огромного котлована. Земляные и железобетонные работы, расставлены столбики замера. Восход. На востоке яркая лента реки. Валька сидит на деревянных сваях.
Валька (поет).
Славное море — священный Байкал, Славный корабль — омулевая бочка. Эй, Баргузин, пошевеливай вал…Входит Максимка.
Максимка и Валька. «Молодцу плыть недалечко».
Максимка (запевает).
Долго я тяжкие цепи влачил, Долго скитался в горах Акатуя. Старый товарищ бежать пособил — Ожил я…(Срывается). Опера кончилась, начинается комедия. Наконец я вас расшифровал, Валентина Семеновна! Аврору наблюдать поздно, мечтать в тишине рано — следовательно, изучаете местность возможных боев и сражений.
Валька. И все ты болтаешь, и все ты болтаешь! Купаться хожу, пока балбесов на берегу нет. Хорошо утром на Волге, Максим! Вода синяя, как бухарский шелк, и чайки точно серебряные стрелы, падают с высоты. Темный, коричневый парус замаячит где-нибудь далеко, далеко… Да разве ты это понимаешь!
Максимка. Валя, если бы ты знала, какой я сентиментальный юноша.
Валька. Ты… Для тебя вода — влага, солнце — энергия, трава — корм для скота…
Максимка. Эх, Валька, физиономия у меня какая-то буйная, чорт бы ее взял! При такой физиономии задушевного слова не выйдет, а то бы я рассказал про себя…
Валька. Нечего тебе рассказывать. Ты что усталый какой? Болен?
Максимка. Только, пожалуйста, не зови карету скорой помощи. Пойду, вот, нырну — и воскресну. Ночь сидел: фордизм, тейлоризм, научная организация труда…
Валька. Увлекаетесь американизмом вашим. Степан по ночам английские глаголы спрягает. Эй гэф э бук, ши гэз э бук. В Америку собирается ехать.
Максимка. Американизация — это надо понимать. Если мы воспримем американизм и вложим в него коммунистическое принципиальное содержание, то…
Валька. То?
Максимка. Да что с тобой говорить! Ты же медичка! Получила? До свиданья! Наши пошли купаться.
Валька. Проваливай!
Максимка идет к реке, возвращается.
Максимка. Валь!
Валька. Ну?
Максимка. Ты знаешь, я тебе хотел что-то сказать.
Валька. Скажи.
Максимка (сел). Видишь ли, Валя, есть такие жеребята-сосунки. Ты на них похожа.
Валька. Спасибо за сравнение.
Максимка. Я очень серьезно говорю, Валя. Потом сосунки-жеребята становятся стригунками. Ты на них похожа.
Валька. А потом становятся жеребцами. Ты на них похож.
Максимка. Ну, как ты не понимаешь? Я же хочу сказать тебе образно.
Валька. Образно!.. Лошадиные у тебя образы.
Максимка. Валя, я каждый день наблюдаю тебя.
Валька. Вот оно что!
Максимка. Каждый день наблюдаю, и ты худеешь. Ты к нам приехала, как мак, а стала — как подсолнух.
Валька. Знаешь что, Максим?
Максимка. Что?
Валька. Поди окунись с головой.
Максимка. Но я от чистого…
Валька (встала). Окунись, Максим. На тебя фордизм действует очень неожиданно. Окунись и; чихни. Пройдет. (Уходит.)