Он слышал имена — Десмонд или Рина, Фуад или Сэнди, Хасан или Саад, — но все эти имена проходили мимо его ушей, потому что никакое имя уже больше не должно было оставить след в его жизни, остановить его на пути, который ему осталось пройти. Иногда он задерживался у дверей и слушал обрывки разговоров, искаженные всем этим шумом и царящей вокруг суматохой. То тут, то там его слух улавливал похотливые речи, которыми обменивались изрядно захмелевшие мужчины в смокингах, осевшие в каком-нибудь углу. И чем пикантнее была рассказываемая ими история, тем сильнее он отдавал себе отчет, как далеко он отплыл от берега, насколько уже велико расстояние. А ведь в другой ситуации он тоже бы посмеялся, может быть, принял бы даже участие в их несколько грубоватых, а порой и непристойных шутках, вроде тех, которыми в данный момент сыпали вот эти двое, стоящие перед ним. Темой разговора была одна исполинских размеров diva,[95] страдающая от того, что они называли «конгенитальной узостью»: «И как только она ни старалась, какие позы ни изобретала, сколько ни показывалась врачам, ничего не помогало. Гостя принять невозможно. В самый последний момент путь всегда оказывался перекрытым!»
У него создалось впечатление, что его вроде даже заносит в сторону от всех этих не предназначенных ему слов. Он должен был во что бы то ни стало найти Асасяна, но дражайший армянин, вероятно, крутился вокруг какого-нибудь из этих декольте, и к тому же ничто не гарантировало, что он все еще здесь.
На какой-то миг он задержался посреди группы дипломатов, которые, приняв его за одного их своих, продолжили беседу: один из них припомнил времена, когда менялы Джедды для своих операций пользовались счетами и когда машины не имели номеров… Еще они говорили про публичные казни.
Арам сделал жест, чтобы отстранить от себя этих балаболов, мусолящих старые ностальгические напевы, застарелые обиды Запада на тех, к кому он явился незваным гостем. И вдруг он узнал Кармен Штольц, стоящую между двумя словно только что появившимися из какой-нибудь легендарной Нумидии великолепными берберами, которые, похоже, поддерживали ее под руки. «Не забудьте про мое interview»,[96] — выдохнула она ему прямо в лицо. От нее разило спиртным. Арам попытался отойти, но она удержала его за отворот пиджака и, показывая головой на своих кавалеров, спросила: «Как по-вашему, с кем из них мне лечь в первую очередь?»
Однако, удаляясь путями сумерек, Кармен Штольц все же не преминула оставить в воздухе свой отличительный след, который всегда приводил его прямо к Дории, в тот сарай на Кейп-Коде, где занимаясь с ней любовью, он смотрел между досками, как маленькие черные крабы передвигаются по песчаному дну, на линии прилива и отлива. Девчонка, что ни говори, очаровательна, только вот порой несносная во время истерики. Ее суждения становились вспышками гнева. Ее ссоры превращались в катастрофы. Правда, ее злость никогда не была направлена против него. О таких вдовах мечтают…
Асасян стоял рядом, положив руку ему на плечо.
— Пойдемте со мной, наш хозяин хочет видеть вас и поблагодарить.
— Боже мой, это вы!.. А я уже отчаялся вас найти. Чувствую себя не совсем в своей тарелке. Вы мне нужны. Срочно. Немедленно!
— Понимаю, — сказал Асасян, тотчас доставая из заднего кармана бумажник. — Прошлись в казино и проиграли.
— Действительно проиграл, только не в казино.
— Проиграли что и сколько?
— Цифрового выражения это не имеет. Ирвинг сказал бы: везение. Ну а здесь можно назвать это баракой. Впрочем, пустяки.
Арам сунул Асасяну листок бумаги.
— Нужно немедленно отправить телеграмму… телекс… что хотите, по этому адресу. Абсолютно срочно. Как если бы речь шла о чем-то официальном… это обязательно должно успеть.
— Это будет нелегко… это займет время.
Потом, как тогда, когда Арам прибыл и когда ему нужно было найти комнату; и позже, как тогда, когда потребовалось раздобыть для него немного наличных, Асасян включил свои извилины и в конечном счете произнес:
— Я займусь этим, — не беспокойтесь, все дойдет вовремя. Я знаю, что делать.