Дело в том, что это именно у Тобиаса возникла идея — полвека тому назад — засунуть его на эту верхотуру вместе с мольбертом, кистями, красками и холстом, по своим размерам точно совпадающим с картиной, которую этому приехавшему из Италии и до этого занимавшемуся в цокольном этаже мытьем посуды, ощипыванием птицы, полировкой серебра, чисткой овощей юноше предстояло воспроизвести. Раму (271 х 232 см) пришлось поднимать с помощью блока по фасаду, огибая балконы, потом втаскивать ее боком через одно из отверстий этого панорамного фонаря, превратившегося таким образом в импровизированную мастерскую. Операция впоследствии повторялась многие десятки раз, так что блок висел там постоянно на конце кронштейна, словно перед окном амбара, через которое загружают зерно.
Поначалу речь шла о временном размещении. Нужно только было сделать по методу квадратов копию одной картины, висящей в нижнем салоне, на которой помешался один клиент. Это был набитый золотом гватемалец, причем отнюдь не из породы просвещенных любителей искусства, а — судя по тому, что его интересовал только сюжет, — всего лишь фанатичный почитатель Наполеона, поднявший большую шумиху, чтобы удовлетворили его прихоть. А прихоть эта предполагала, чтобы ему нашли здесь, и немедленно, копировщика, способного выделить мотив с лошадьми и тщательно его воспроизвести, что, естественно, легче осуществляется в галереях Лувра и мюнхенской Пинакотеки, чем в Гштаде, будь то даже в отеле Ласнера. Но Тобиас свято поклонялся правилу никогда не говорить клиенту «нет». И поэтому он легко дал себя убедить, что существует такой юноша, известный своими настенными рисунками, сделанными в подвалах, и листками с эскизами, везде остающимися после него в нарушение традиционной для репутации Швейцарии чистоты. Конечно, оказать доверие этому юному мазилке, бросающему вот так на ветер свои рисунки, значило играть по крупной. Однако у дирекции «Ласнер-Эггера» не было никакого другого выхода: рискнуть холстом с заранее заданными размерами либо потерять клиента. Посмотрим, что этот рыжий юнец, которого занесло в Гштад, сделает из всадника и лошади, филигранно выписанных на картине. Ведь в действительности модель, предложенная Джузеппе, в свою очередь, была всего лишь работой одного копировщика, прикрепленного (?) к Берлинскому музею, который тщательно, миллиметр за миллиметром, перенес все то, что ему позволяла сначала различить, а затем сделать его лупа. Поскольку оригинал — сейчас находящийся в Шарлоттенбурге — также был скрупулезно изготовленной и вылизанной копией, то еще один копировщик вполне в состоянии сделать то же самое. Так, очевидно, рассуждал Тобиас, который, создав цепь отелей, где каждое звено пользовалось в принципе равным престижем, склонялся к мысли, что воспроизвести можно любой архетип. От Джузеппе требовалось, чтобы он сделал «подобие», в точности повторяющее произведение, в свою очередь тоже «подобие» картины Давида или кого-то там еще. То есть нужно было всего лишь выполнить трюк! Вопрос охоты и прилежания. Как истинный швейцарец, знающий монетам цену, Тобиас, вероятно, полагал, что для девятнадцатилетнего болонца это просто подарок судьбы — его не интересовало, как он тут очутился, — и что ему гораздо лучше заняться такой скрупулезной, как у часовщика, работой, чем мыть тарелки и драить птичьи гузки. Парню на это потребуется время. Ему будут подавать наверх еду, и он должен благодарить судьбу. Клиент же, со своей стороны, должен набраться терпения и продлить свое проживание, что, естественно, выгодно для отеля. Вся эта маленькая игра могла длиться недели, месяцы. Она стала первым звеном в цепи иного типа, чем изобретенная Тобиасом цепь отелей, и протянулась на деле до самой его смерти и даже далее.
Когда Арам собирал воедино все витающие в его голове образы, связанные с Боласко, ему каждый раз приходилось отгонять — последнее видение, возникшее два года назад и отразившее последнюю встречу уже с телом художника — трупом, навсегда скорчившимся в спазмах. Совершить это мрачное открытие — «метра», автора «Перехода через Альпы», повесившегося перед полотном, которое он только что завершил и покрыл лаком, — выпало именно ему, когда он, как обычно, поднялся в мастерскую через полчаса после своего прибытия в «Гштад-Ласнер-Эггер». Больше он туда не возвращался.