— Зачем?
— Представь, что осколок должен убить нашего артиллериста, а мы его взяли, и нет осколка! И артиллерист, значит, жив. В него же не попало!
Сухие Лёшкины губы царапали кожу.
— Скорее, рука отвалится, — сказал Димка, отодвигаясь.
— А если не отвалится?
Лёшка смотрел так, словно ждал чего-то.
— Ты хочешь сейчас? — обмирая, спросил Димка.
— Что я, дурак что ли? Нам не дотянуться. Да и не дадут. Позже.
— Когда?
— Завтра. Или через неделю. Ты Вилли скажи, что ещё сюда хочешь. А я господину унтерштурмфюреру скажу. Про немецкий гений, мощь и прочее. Они любят, когда ими восхищаются. Надо только глаза таращить.
— Da sind Sie! (Вот они!)
Старик-распорядитель в компании хмурого унтерштурмфюрера проломился сквозь гогочущих солдат к темпораме номер пять и предъявил ему мальчишек. Господин Сломак тяжело кивнул.
— Ich habe verstanden.
Его острый взгляд на секунду остановился на Лёшкиной разбитой губе, а затем перекочевал на Димку, прячущего руку за спину.
— Was ist in hand? — спросил унтерштурмфюрер.
— Nichts, — ответил Димка.
— Zeige mir. Покажи.
— Herr sturmfuhrer…
Глаза унтерштурмфюрера заледенели.
— Zeig mir deine hand, — чеканя слова, повторил он.
— Herr sturmfuhrer, er ist nicht schuld, — подступил Лёшка и тут же удостоился звонкой оплеухи.
След ладони проступил красным пятном.
— Sehr gut. Das ist richtig, — сказал старик-распорядитель.
Что-то в Димке задрожало от бессильной ненависти.
— Zeig mir deine hand. Руку!
Унтерштурмфюрер требовательно протянул ладонь.
— Hier! Hier! Siehe! (Вот! Вот! Смотрите!)
Максимиллиан, незаметно подобравшийся сзади, вцепился Димке в предплечье и, сопя, вывернул его наружу. Несколько долгих мгновений господин унтерштурмфюрер, не понимая, смотрел на Димкины пальцы.
— Was ist das? Что это, Дитмар?
Он перевёл взгляд на старика.
— Zeitrahmen, — сказал тот, пожевав губами. — Ich habe daruber gesprochen.
— Aber…
У унтерштурмфюрера дёрнулась щека. Максимиллиан тем временем с неясным шипящим звуком отпустил Димкину руку и принялся оттирать ладони о брюки. Унтерштурмфюрер отодвинул его в сторону.
— Das sind erwachsene finger (Это взрослые пальцы), — сказал он.
— Ja, — подтвердил старик.
— Werden sie nicht wieder in ihren fruheren zustand zuruckkehren? (Они не обратятся назад?)
— Nein.
— Ist das ansteckend? (Это заразно?)
— Nein, nein!
Унтерштурмфюрер посмотрел на Димку.
— Dumkopf! Глупая голова!
— Sie haben sich selbst auf den Zaun geklettert! (Они сами забрались на забор!) — плаксиво заявил Максимиллиан, разглядывая свои ладони.
Унтерштурмфюрер приподнял Димку за шкирку.
— Alles! Всё! — сказал он. — Tour ist vorbei (Экскурсия закончена).
— Und Teutoburger wald? — умудрился в подвешенном состоянии выдавить Димка. — Der Triumph deutschen Geistes.
Унтерштурмфюрер хохотнул и перешёл на русский.
— Тебе ещё и лес? — он повернул мальчишку лицом к дальнему концу зала. — Смотри. Видишь, там верхняя площадка над темпорамой? Хочешь прыгнуть оттуда?
Ограждение площадки белело над горбом кокона. Всего три смельчака забралось туда.
— Нет, — сказал Димка.
— А чего так?
— Это случайно. Это Максимиллиан.
Унтерштурмфюрер щёлкнул зубами.
— Не обвиняй в собственных ошибках никого другого. — Он швырнул Димку на пол и досадливо поморщился, прижав ладонь к выстрелившему болью плечу. — Wir gehen zuruck zum waisenhaus.
Лёшка бросился поднимать друга.
— Schnell ins auto, — сквозь зубы процедил унтерштурмфюрер.
Подошла фрау Эберт, и он дал ей ощупать руку через ткань рукава.
— Herr sturmfuhrer, — жалобно обратился к нему Вилли, — konnen sie ihnen das erste mal verzeihen?
Димка даже зауважал зелёного кузнечика. Сначала он, конечно, предал, может, испугался, а теперь вступился.
Только унтерштурмфюреру-то что? Фашист он и есть фашист. С ними разве нормальный разговор возможен? А Вилли хоть и немец, но не фашист. А Максимиллиан — стопроцентный фашист, сразу видно. Как так получается, Димка не понимал. Возможно, ели они от пуза, фашисты, вот что, если на Максимиллиана смотреть. Хотя нет, унтерштурмфюрер худой. Тогда, наверное, все фашисты становились фашистами от своей злости.
Димка встал на ноги.
Это ведь, пожалуй, и правда, подумал он. Олаф злой. Фрау Доггель — кошмар какая злая. Повар Ганс просто злющий. И фройлен Зибих, несмотря на улыбочки, доброй уж никак не назвать. На весь "Химсдорф" один только херр Оффельд был человеком хоть и грубым, но часто расположенным к приютским мальчишкам.
— Verzeihen? — наклонился к Вилли унтерштурмфюрер.
Кузнечик часто-часто захлопал ресницами.