Олаф заткнул ему рот ладонью. Обер-эрциер сморщилась.
— Он умер сам, — сказала она, прихватив мальчишку за короткие волосы. — Потому что русские дети — слабые и никчёмные. И из них вырастают взрослые свиньи, которые тоже никуда не годятся. Благодари нашего фюрера, который в бесконечной своей доброте посчитал, что вы всё же можете быть полезны, и при перевоспитании станете для германской нации хорошими работниками и слугами. Поэтому у вас есть крыша над головой, питание и коллектив воспитателей, поставивший своей целью добиться от вас послушания. Хотя ты, Дитмар…
Фрау Доггель качнула головой, потом взяла Димку за искалеченную руку.
— Фу, ты посмотри на это. Кому будет нужен такой работник? Без двух пальцев. Нет, я запомню, что тебя ещё надо наказать.
Она брезгливо отщипнула кусочек помертвевшей кожи.
— Кошмар!
— Так куда его? — спросил Олаф.
— Кажется, я ясно сказала, куда, — подняла на него глаза фрау Доггель.
— Понял.
Скандинав потащил Димку на второй этаж.
Палаты были пусты. Приютских выгнали на уборку заднего двора и запущенных помещений в левом крыле здания. Абажуры. Тумбочки. Прямоугольники одеял и серые треугольники подушек. Выскобленный детскими руками пол.
— Из палаты не выходить, — приказал Олаф. — Спать.
— Иначе — карцер? — спросил Димка.
Олаф кивнул.
— Обязательно.
Он подождал, пока мальчишка разденется и, пыхтя, как старик, заберётся на свою койку на верхнем ярусе, и только потом ушёл.
Димка хотел было спуститься обратно, хотя бы назло и потому, что внизу было Лёшкино спальное место, но обнаружил, что тело отказалось слушаться хозяина. Он лежал на животе, полный ватной, словно у мертвеца, тяжести, и сил у него хватило только на то, чтобы коленкой сбить в складки одеяло, надеясь им укрыться, и выковырять рукой припрятанную в наволочке тонкую хлебную корку.
Так, с коркой во рту Димка и уснул, умудряясь ее посасывать и покусывать даже во сне. Сон был тёмный, неясный, болезненный, всё казалось, будто он растёт, распухает после темпорамы и не может куда-то влезть. Ныли отпавшие, несуществующие уже пальцы. Сквозь сон слышался голос фройлен Зибих, но что она хотела, выяснить было невозможно. Шуршали шаги, негромкие голоса объявляли перекличку, потом кто-то сказал: "Димка, Димка", но его сердито окрикнули, спине, плечам и ногам сделалось теплее, ещё теплее, пока не стало совсем хорошо.
Одеял навалили, подумал Димка и уснул уже окончательно.
— Ditmar!
И тут же злая рука, тряся, вырвала Димку из объятий сна.
Он закашлял, сжимаясь под одеялами. В груди появилась режущая боль.
— Ditmar!
Рука нашла плечо и, сжав, потянула его наружу.
— Genug jetzt, — простонал Димка.
— Sofort!
Фройлен Зибих, проявившись, хлопнула мальчишку по спине.
— Помогите ему, — сказала она. — Иначе утренняя поверка не состоится.
Приютские, набежав, спустили Димку на пол.
— Держись, — шепнул ему кто-то.
— Сейчас уже утро? — спросил Димка.
— Да.
Мальчишки заняли свои места, выстроились в две шеренги у коек, задрали вверх подбородки. Димка сделал то же самое, щурясь на электрический свет. Серые майки. Синие трусики.
— Also, zweiundzwanzig sekunden.
Фройлен Зибих остановилась в проходе. В руках у нее были секундомер и папка.
Вместо Лёшки рядом, плечом в плечо, стоял Олежка Змиев, дышал с присвистом. Под глазами у Олежки темнели круги.
— Хочешь? — спросил он Димку, скрытно показывая кусок хлеба.
— Потом.
— Перекличка! — объявила фройлен Зибих и пошла по проходу в конец палаты.
На каждом ее шаге дети выкрикивали свои фамилии.
— Алыкаев!
— Филиппов!
— Волков!
— Шмерц!
— Извицкий!
Госпожа эрциер кивала с самодовольным видом. Вот что значит выучка! Вот что значит грамотный подход! Даже от глупых, не способных к порядку русских детей при должном упорстве можно добиться результата.
— Новгородцев!
— Стоп! — сказала фройлен Зибих, и Димка, уже готовившийся выкрикнуть свою фамилию, так и остался стоять с открытым ртом.
— У нас — свободная койка, — сказала она, глядя на него своими круглыми зелёными, ничего не выражающими глазами. — Ты спишь наверху?
Димка промолчал.
— Antworte mir! — потребовала фройлен Зибих.
Она ударила папкой мальчишку по голове.
— А Лёшка? — стараясь не разреветься, спросил Димка.
— Was?
— Лёшка точно умер?
— Да! И это было потому, что он был плохой ребёнок! Непослушный. Ты тоже. Когда вы пойдёте сдавать кровь, я скажу, чтобы из тебя её выкачали всю специально. Хоть так послужишь Германии.