– Потомственных, – проворчал Кармазин.
– Один хрен… Ты закончишь, я издам. И тебя на руках внесут в Союз писателей.
– Меня и так внесут, – сказал Кармазин печально. – Без кузнецов Сероштановых.
– Это как это?!
– Ну… Настанет такое время… В общем… Нужно будет хоть кого-то внести. Только никому уже это будет не нужно. Ни мне, ни Союзу.
– Книжки там хотя бы останутся?
– Останутся. Книг будет море. Причем всяких. И хороших, и плохих, и чудовищных. Не поверишь, но самым издаваемым жанром станет фантастика.
– Не поверю, – сказал Иван Яковлевич. – Как-то не сочетается это с астрологией и религией.
– Еще как сочетается. Это же будет не научная фантастика, а так… Бредятина какая-то. Кстати, грамотности народу книжное обилие не прибавит. Скорее наоборот…
– С какой же это стати наоборот?
– Невежды одолеют, – коротко ответил Кармазин.
Иван Яковлевич подождал, что тот как-то разовьет свою мысль, но продолжения не последовало. Кармазин шел рядом, погруженный в себя, и лицо его было пасмурно.
– Я вот думаю… – начал было он.
– А ты не думай, – посоветовал Иван Яковлевич.
И всё же крамольные мысли не сдавались без боя.
– Знаешь что? – вдруг спросил Иван Яковлевич. – Эта твоя неожиданная картина мира. Как-то всё это… – Он вдруг сморщился и с чувством произнес: – Ну что за дерьмо?!
– А ты как хотел? – усмехнулся Кармазин. – Почему, позволь узнать, ты решил, что за двадцать с небольшим лет всё изменится до неузнаваемости? Более того, что изменится в лучшую сторону? Что люди, от которых зависит, что и как будет меняться в обществе, непременно станут стремиться к добру и свету, а не к власти и деньгам?
– Да всё я понимаю, – сказал Иван Яковлевич с досадой. – Но ведь хотелось же, хотелось…
Они свернули с центральной аллеи во дворы и миновали пивной ларек, окруженный волнующейся толпой. Кое-кто из томимых жаждой попросту лез к заветному окошку по головам, возбужденно выкрикивая оттесненным друзьям: «Тару готовь, счас дела бум делать!..»
– Студентка политеха лениво потягивала пиво из банки, – ядовито промолвил Иван Яковлевич.
– Из трехлитровой, – добавил Кармазин.
И они заржали, довольные своей шуткой, которая окончательно примирила их друг с другом и с окружающей действительностью.
– Ну, что скажете? – осторожно спросил Денис.
– Забавно получилось, – промолвил Олег. – Неплохая стилизация. Хотя язык, на котором у тебя беседуют редактор и автор, даже принимая во внимание всю заявленную специфику, мне показался слишком цветистым, даже вычурным. Так могли бы общаться какие-нибудь гимназисты в начале двадцатого века.
Они сидели на открытой веранде, слегка затененной от прямых лучей полуденного солнца причудливой занавесью из декоративных лиан. Заблудившийся в орнаменте стеблей шмель добавлял свою лепту в обсуждение, создавая своим растерянным жужжанием ненавязчивый, почти музыкальный фон.
– Как это у тебя, – добавил Антон. – «Бытовая магия»… – Он размашисто начертил пальцем прямо в воздухе дымный контур сердечка, тут же пронзил его такой же иллюзорной стрелой и мановением ладони послал в направлении Наташи.
– Банально, – сказала та. – Это не о тебе, Денис, а об этом символе.
– Зато искренне, – сказал Антон. – И совершенно в духе повествования уважаемого автора.
– Вот ему бы и послал свою нелепую валентинку, – сказала Наташа.
– Я ему другую сотворю. Что-нибудь эфирно-зефирное.
– А меня не стошнит? – засмеялся Денис.
– Ты же сам это придумал.
– Не слушай никого, Денис, – сказала Наташа. – Мне понравилось. Я просто поражена, как тебе это в голову пришло. Как ты сумел из ничего выдумать целый мир. Даже два мира! И заполнить его совершенно непонятными мне проблемами, которыми твои герои не на шутку озабочены. Ты не станешь протестовать, если я тебя поцелую?
– Приму как высшую награду, – сказал Денис.
Некоторое время все задумчиво следили за тем, как Наташа вручает обещанный приз под негромкий аккомпанемент шмелиного оркестра.
– Я-то другому поражаюсь, – наконец сказал Олег. – Как тебе было не лень исписать руками – руками! – столько бумаги. Я бы так не смог. Аплодирую твоему подвигу. Ведь чего, казалось бы, проще! – Он развернул перед собой сияющий экран, на котором появились двое мужчин, тотчас же затеявших меж собой оживленную дискуссию.