Пахуала подошел к кухне и услышал громкие голоса слуг Мурзакана. Войти в кухню Пахуала не решился; он скрестил на груди руки, прислонился к столбу и мрачно взглянул на волов.
Вышли двое слуг. Один из них знал Пахуалу.
- Тебе кого нужно, сосед?
Пахуала видел только волов. Слова слуги будто разбудили его; он медленно отклонился от столба и поднял на слугу потухшие глаза:
- Разве не видишь, дад: сегодня погасла опора моего очага.
- Что с тобой? - сочувственно спросил слуга.
- Эти волы мои. Оба! Без них нет у меня жизни. Их ночью, этой ночью, увели с моего двора.
Слуга помрачнел, опустил глаза.
- Видишь, двор полон скота, - произнес он негромко. - Все это чужой скот, его сюда привели недавно. - Слуга наклонился к Пахуале. - Многие, как и ты, мучились и тоже приходили сюда, но никто, ни один человек не увел обратно своей скотины.
Пахуала простонал:
- Неужто невозможно помочь мне?
- Не знаю, друг мой, такого средства.
Пахуала молчал. Слезы покатились по его густым усам, дрожь прошла по всему телу. Он поднял голову.
- Мурзакан дома?
- Он отдыхает.
Другой слуга махнул рукой, подошел к волам Пахуалы, взял одного за рога и повел к месту убоя. Пахуала застыл в оцепенении, даже слезы перестали литься. Но затем оттолкнул того, с кем говорил, и подбежал к слуге, державшему вола. Ярость свела потемневшие губы Пахуалы.
- Куда ведешь его?
Слуга сурово взглянул на Пахуалу.
- Или не видишь куда? Забивать!
Он потянул вола за рог.
- Не дам! Он мой!
Пахуала раскинул руки, загородил дорогу.
- А ну-ка, отойди!
Пахуала отлетел в сторону, отброшенный сильным ударом в грудь, но, удержавшись на ногах, опять ринулся на слугу.
В это время на веранду выплыла грузная фигура Мурзакана; покручивая усы, он громко кашлянул, сплюнул и, увидев сцепившихся слугу и Пахуалу, поднял брови.
- Эй, кто там дерется? - окликнул он басистым голосом.
Слуга, оттолкнув Пахуалу, подбежал к веранде.
- Да вот он не дает вола забить, ухацкы сцейт[5].
Заплывшие глаза Мурзакана налились кровью, веки покраснели:
- Какой собачий сын затеял драку на моем дворе? Ко мне его!
Пахуала подбежал к Мурзакану, опустился на колени, схватил полу черкески и приложился к ней губами.
- Тебе что нужно, негодяй?
Князь толкнул ногой Пахуалу, и Пахуала упал навзничь; лежа, он жалобно, тихо стонал:
- Мои волы! Мои единственные!
Мурзакан пнул его еще раз.
- Из-за волов приходишь в мой дом затевать драку, негодяй!
Пахуала задыхался, и то, что он метался, лежа на земле, и стонал, еще сильнее раздражало Мурзакана. Он крикнул слугам:
- Эй, живее!
На его зов бросилось несколько парней.
- Чтоб я никогда не видел этого дрянного старика! Ну-ка, возьмите его да привяжите к стволу клена.
Не взглянув на Пахуалу, Мурзакан тяжело зашагал к двери; слуги схватили несчастного и привязали к дереву, туго стянув его веревкой. Веревка врезалась в тело, кожа горела как в огне. Но, не чувствуя боли, Пахуала и теперь не сводил пристального взгляда со своих волов, точно вкладывал в них остаток души.
Время близилось к полудню. Во двор въехали всадники; весело болтая, они спешились у дома. Дворня засуетилась: шумно стало в усадьбе, готовились к большому пиру. Слуга все-таки повел вола Пахуалы к месту убоя.
Когда Пахуала увидел это, ему почудилось, что смерть коснулась его самого, струйки пота побежали по телу.
Когда же через некоторое время слуги сдирали с вола шкуру, голова бедного Пахуалы бессильно свесилась на плечо, и он уже не слышал, что в усадьбе кипит безудержное веселье, что в доме гремит посуда и звенит стекло, - там пили вино, ели мясо, смеялись…
Вечером Мурзакан разрешил отвязать Пахуалу, и его выпустили со двора; он уходил обессиленный, молчаливый и только в последний раз бросил долгий взгляд на другого вола, который пасся во дворе; что ж, и этот вол - навеки потерянное добро.
Пахуала вышел за ворота, с трудом передвигая ноги. Он медленно брел по дороге в тяжелом, почти бредовом состоянии и так пристально время от времени вглядывался в окружающее, словно впервые увидел мир. Он вошел в свой двор, подошел, как к могиле, к хлеву, взглянул на лужайку под ольхами, где обычно паслись волы, а затем вошел в хлев, оглядел его и долго-долго не мог оторвать взгляда от яслей.
В кухне Пахуала с трудом снял рубаху: она приклеилась к телу кровью; кожа была в темно-розовых шрамах с рубцами, почерневшими, как уголь. Застонал Пахуала и бессильно свалился на свое твердое ложе.