- Что же теперь делать, Мсыгуда, - спросила Селма, - как же нам быть?
- Надо отслужить моление за больного, зарезать холощеного козла, иначе никак нельзя. Козла зарежьте, козла!
На Мсыгуду напал глухой кашель, казалось, он разорвет ее старую глотку. Когда долгий приступ прошел, она пробормотала, пристально глядя своими ртутными глазами на Зину:
- А у тебя, оказывается, дочка - золото, моя Селма, счастливая ты!
- Какое там золото? Упрямица! Ведь наш «вторник», наш святой день, она и нарушила. Только и знает, что бегает в колхоз, и никак не можем ее оторвать, как от меда. Да вот еще не послушала нас и вступила в «комсамал»…
Мсыгуда сжала морщинистые бледные губы и вкрадчиво заговорила, обращаясь к Зине:
- Ты ведь умная, почему ж ты так поступаешь, нан? Разве можно нарушать запретный день? Ах, этот колхоз! Там ведь работают и по вторникам, не правда ли? - Она покачала головой. - Вот и мои сыновья хотели вступить в колхоз. Только я: уж им не позволила.
- Нам пора идти, - мрачно сказала Зина, вставая, - кто знает, что с папой.
Селма положила трехрублевку на тахту у изголовья.
- Это только задаток, это сущий пустяк, а не то, что тебе полагается.
Взгляд Мсыгуды, скользнувший по деньгам, на миг с жадностью замер, темный блеск ее глаз стал ярче, и она вкрадчиво сказала:
- Бог спасет твоего Ахмата, не бойся за него… Только холощеный козел… не забудь об этом, сделай все точно, как говорю!
Мсыгуда и Селма обнялись на прощание, и Селма, стоя на пороге, обернулась к знахарке:
- Он в твоих руках и в руках «того», золотые ступни которого я обошла, а мы что знаем? Да падут на меня твои горести!
Пятясь с порога и делая в воздухе кругообразное движение рукой в знак почтительности, Селма вышла на дорогу и, повернувшись, тут же с яростью стала бранить дочь.
Зина решительно и сердито настаивала на том, чтобы немедленно позвать врача. Мать упиралась. Так они и вернулись домой.
Ахмат лежал в жару, температура поднялась, он что-то беззвучно шептал. Селма немедленно пригласила молельщика и поступила так, как приказала знахарка, принесла обет: повесила на стропила медный котел в знак того, что как только выздоровеет Ахмат, в жертву будет принесен холощеный козел.
Жар у больного не спадал.
На десятый день, когда Ахмату стало совсем худо, Селма, испугавшись, позвала врача. Врач сказал, что старик болен тифом. Он прописал лекарства, но Селма и не подумала о лекарствах и продолжала свое - она с великой надеждой обошла всех местных знахарок, предсказывающих на лопатках, и проделала все, что требовали эти мастера деревенской магии. Их гадания и заклинания не помогли Ахмату, и он проболел целый месяц. Возле его постели собирались на «ачапшара» родня и соседи.
Зина тайком от матери заказала лекарство и тогда, когда Селмы не было дома, поила отца микстурой. Ахмат не скоро поднялся на ноги, но он поборол смерть.
Тихо плача от радости, дочь вывела его на порог. Бедный старик! Зина будет жить только для него и для матери, ведь больше у нее никого нет на свете.
Темыр жил в Москве.
Иные люди, и жизнь иная… Столица советской страны была по душе Темыру.
И люди московские хороши. И появились у Темыра новые друзья.
Хорошо, что Зина осталась где-то за далекими степями, за синим теплым морем, в домике, увитом виноградом и окруженном ореховыми и инжировыми деревьями, тенистой шелковицей и дикими грушами, где за огородами уже начинается вековой лес с папоротниковой порослью… Ее жизнь сложится по-своему, и больше Темыру незачем думать об этом.
…Легкими пушистыми снежинками заполнен морозный воздух. Снежинки садились на барашковую шапку Темыра, пробирались за воротник, падали на лицо, румяное от мороза, серебрили густые черные брови. Снежинки кружились возле матовых электрических фонарей и напоминали Темыру бабочек вокруг керосиновой лампы на потемневшем столе его бедной хижины. Только снежных бабочек было в тысячу раз больше, чем мотыльков южной ночью.
Темыр шел по Тверской. Он спускался от Советской площади к Охотному ряду. От Красной площади до Ленинградского шоссе строилась, расширялась, благоустраивалась эта центральная столичная магистраль. По ней мчались, перегоняя друг друга, разноцветные автобусы и легковые автомашины. Появляясь из переулков, они скрипели тормозами. Звонили, прося дать дорогу, трамвайные вагоны, соединенные по два и по три вместе, полные людей.
Городская жизнь и вечером била ключом. Густая толпа на перекрестках пережидала потоки машин. Электрический свет, как золотое зарево, сиял над всей Москвой, озарял лица прохожих, витрины магазинов, карнизы высоких домов, заснеженные балконы, широкие тротуары, на которые продолжал валить снег. Темыр быстро шел, обходя заторы толпы, она то суживалась у теснин дома, то растекалась на площадях, как горная река в долине. Он спешил в библиотеку имени Ленина. Там вчера вечером он заказал себе книгу по истории Европы XIX века.