— Э… кхм… ну, сударь… это…
И всё — величественный и неотразимый в своем зеленом шелковом плаще — больно дернул за ус:
— Да что ты хочешь от меня, паршивец? Говори.
— Граф… Осмелюсь доложить… ну, граф Жослен того…
— Граф Жослен. Хорошо. Что он?
— Он желает…
— Да чего же?.. Клянусь Хесусом и Марией, ты скажешь или я вырву тебе язык и вобью в твою же глотку!
— Э-э… — Носач побледнел. В голове его звенела испуганная пустота. Наконец слово нашлось: — Видеть! Видеть он вас желает!
— А, ну раз так — другое дело. — Он обернулся к своей спутнице, закутанной в абайю с ног до головы: — Я оставляю тебя, о лепестки и нектар моих роз. — Арабская речь в его устах звучала чарующе неправильно, с божественным испанским акцентом, и он это прекрасно знал. — Оставляю, но ненадолго, дивная река моя. Повелитель ждет, и дела меж нами не терпят промедления. — Он кивнул в сторону Анри и с издевкой добавил: — Пусть беседа с этим юношей станет тебе усладой, неотразимая. Зеркало вожделений моих.
Девушка молча кивнула, и Хосе умчался. Если бы Анри лучше разбирался в людях, он бы заметил, что у рыцаря и сарацинки беседа не клеится. Пленница с утра была не в духе, осыпала каталонца колкостями и насмешками. Хосе правильно рассудил, что общество мямли оруженосца ей быстро наскучит и девушка благосклоннее воспримет его ухаживания.
Но Анри всего этого не знал. Сердце его затрепетало.
— Суд-дарыня! — заикаясь, начал он. — Леп-пе-стки моего сердца…
— Аллах свидетель, — устало объявила пленница, — можно подумать, франки только и делают, что копаются в навозе, выращивая цветы на продажу.
Анри вспыхнул. Прекрасная, только что придуманная речь вылетела из головы.
— Вас зовут Марьям… я слышал, — неловко начал он. — Мою мать тоже звали Марией.
— И вы, конечно же, скучаете по ее юбкам. Вам не стоило становиться рыцарем, сир заика.
Черные глаза смотрели сквозь прорезь покрывали дерзко и насмешливо. Оруженосец смутился еще больше. Жаркая волна прошла по телу. В горле пересохло.
— Я… — Он огляделся: не подслушивает ли кто. — Я мог бы освободить вас. Нет, правда!
— Что? И убить великого воина Хаса… Хосе? И предать своего господина? Похвальбы лишь мальчишкам сопутствуют, сир хвастун. Мужчины не творят — делают.
Анри засопел. Вот так всегда. Насмешки, одни насмешки…
Но отчего же ему так не хочется уходить от дерзкой незнакомки?
Тем временем Жослен и Хосе обменивались любезностями на глазах у доброй половины левантского рыцарства. Выходило это у них сдержанно. Что один, что другой могли убить за неудачно сказанное слово, и оба знали это.
— Я вижу, — усмехнулся граф, — твоя осада затянулась. Деваха ерепенится почище иной крепости.Ты ее по лоскуткам раздевать взялся?
Он указал на изумрудную ленточку, что свисала с плеча Хосе. Каталонец ощерился:
— Клянусь Хесусом и всеми святыми, мессир, вы несправедливы. Она достойная дама и…
— Побойся бога, сир остолоп! Она — мусульманка. А ты носишь ее цвета и, я слышал, объявил дамой сердца. Оставь эти глупости для провансальских дурех. Почему ты не можешь ее просто продрючить, без всех этих соплей? Под Самосатой, помнится, ты не был столь щепетилен.
— Мессир, позвольте, я объясню. Есть разница. — Брови Кутерьмы поползли вверх.
— Интересные делишки. В ней что-то особенное?
— О мессир! — Глаза каталонца восторженно заблестели. — Марьям — это воплощенная тайна. Клянусь Вечерей, это истинная дочь Востока! Она говорит, колдунья наложила на нее заклятие, и теперь ей не уйти из Манбиджа.
— Колдунье?
— Да нет же! Марьям! Слушайте, сир: ее возлюбленный превращен в гепарда и томится на цепи в зверинце Балака. А Защитник Городов обещал сварить зелье, чтобы превратить Хасана в человека.
— Это какого же Хасана, побойся-бога-что-ты-несешь?!
Изумление Жослена всё возрастало. Среди рыцарей пронесся удивленный шепоток. Хосе же не замечал ничего:
— Того самого Хасана. Правителя Манбиджа. Из города ей пришлось бежать, спасаясь от Исы. По пути она встретила Али Маджиха — рыцаря-разбойника…
— …то есть Алана де Мешика?!
— …и защитила его от бешеного леопарда. А шейзарец Усама ибн Мункыз посвятил ей стихи, только я их не запомнил. А…
— Стой, стой! — Жослен замахал руками. — Верю, верю. Это действительно особенная женщина… Дьявол! Я посылал за тобой трижды, но ты явился только сейчас. Посмотри по сторонам. Что ты видишь?
Хосе огляделся. За спиной Жослена стояли отец Бернард и еще добрый десяток воинов. В их глазах читался немой укор.
— Что же ты, Хосе? Это даже как-то замечательно. Добрых христиан на бабу променял. Мы тут с самого утра уродуемся, думаем, как Балака измордовать, а он — нате вам! Вылез хрен с горы.
— Позор христианского рыцарства! — грянуло со всех сторон. — Разжаловать из каталонцев!
— И ладно бы ты ее поимел, сын мой, — потупил глаза каноник. — А то елозишь, как еретик перед епископом. Вони много, а толку чуть.
Кровь бросилась в лицо Хосе.
— Отец Бернард! — с угрозой начал он. — Клянусь Хесусом…
Этого каноник не стерпел. От удара каталонец полетел вверх тормашками.
— Имя Божье всуе! Ах ты, рожа мавританская! Еще раз услышу — отлучу!
От унижения Хосе взвыл. Многое можно было поставить ему в упрек, но не это. Отродясь его род с маврами не знался. Зарезать каноника сию секунду было невозможно: каталонца держали сразу четверо. Старый Летольд вылил на беднягу ведро вонючей воды из лошадиной поилки, и Хосе стало совсем плохо.
Жослен переступил с ноги на ногу:
— Эй, кто там! Еще ведро!
Хосе забился, но держали его крепко.
— Чтоб стало яснее, — продолжал граф, — замечу: мы тут не баб щупать собрались. И не в триктрак дуться. Мы вроде как довоевываем. Сарацин режем.
Злость, обида, растерянность — всё мигом слетело с каталонца.
— Э-э… Что?..
Рыцари расхохотались.
— Прекрасно, — подытожил граф Кутерьма, обращаясь к соратникам. — Сами видите, господа, могло быть и хуже. Сира Хосе, значица, магометанские колдуньи в гепардов превращают. — Голос его налился металлом: — Мы на совете, парень! И совет этот только что порешил всыпать сарацинам. Вломить так, чтобы в Коране записали: франков — бояться! Первыми строками!
Каталонец только сейчас сообразил, какого свалял дурака. Совет прошел без него. Его голос оказался в стороне. Не сказать, чтобы это что-то изменило (драться Хосе любил и умел, он первый высказался бы за сражение), но сам факт!
— Мессир… — забормотал он в крайнем смущении. — Я… да я всегда… В кой час выступаем?
— Очухался? — тон Жослена сменился на более дружелюбный. — Прямо сейчас идем. Собирай ребят. Сарацин уже предупредили. Дрожат. Боятся. Мы же пойдем тремя отрядами. В центре я, правым командует Летольд. Ну а левым — так уж и быть, ты.
— О, благодарю вас, мессир!
Каталонца отпустили, и он неуклюже преклонил колена перед сюзереном. Попытался поцеловать край Жосленова плаща, но вовремя опомнился. От графа несло как из трехнедельной сточной канавы. Святостью и обетами во имя короля.
— Будет, будет, — растроганный Кутерьма поднял каталонца и обнял. — Помирись с отцом Бернардом. Пусть он тебя, засранца, благословит отечески.
Хосе дернулся, но из вонючих объятий графа вырваться было не так-то просто.
— И смотри мне, скотина, — прошептал Жослен на ухо рыцарю, — атакуешь без приказа — четвертую!
— Клянусь, мессир! Буду кроток, как овечка.
Всё сложилось, словно по волшебству. На три отряда франки делились для проформы. Судя по докладам разведки, силы им противостояли смехотворные. Раздавить их ничего не стоило. Но Жослена отличала основательность, причудливо уживающаяся в его душе со склонностью к авантюрам. Если бы не это, да не упрямство Хосе, история повернулась бы иначе.
Но что произошло, то произошло.
Когда крестоносцы выстроились в боевые порядки и двинулись к лагерю Тимурташа, выяснилось, что врагов несколько больше, чем предполагалось вначале. Несколько — это раз в пять. Жослен пересчитал флажки в арабском войске и вновь послал к Хосе гонца со словами: