И это объяснимо. Одно из имен Всевышнего — «ведающий тайное и явное». Не должно сетовать на судьбу, говорит оно, одному Аллаху дано знать все причины и следствия. Досадная задержка, непредвиденный бунт отдали в руки Балака ключи к Эдесскому графству — одному из четырех величайших владений франков на Востоке. Осталось взять Манбидж — и трепещите франки!
К Балаку уже спешил смеющийся Майах, а с ним и другие воины. Среди них был и лекарь. При взгляде на него брала оторопь: казалось, не сыщется в мире болезни или уродства, что не оставили следа на его теле.
— О, Зейд! — воскликнул эмир. — Давно хочу спросить: как ты лечишь других? Ты же сам хром и перекошен, словно столетний урюк.
— Э-э, повелитель, зачем обижаешь? Разве может зеркало отразить само себя? Разве меч рубит свою рукоять? И где ты видел лекаря, способного справиться со своими болячками?
Балак расхохотался. Его отвели к шатру, и там целитель занялся его ранами. Эмир полулежал на парчовых подушках, вытянув ногу, а хирург возился с мазями и горшочками.
— Веришь ли ты в то, что люди могут знать свое предначертание? — вдруг спросил Балак.
— А как же, — отвечал Зейд, — это очень даже распространено в наше время.
— И ты найдешь тому примеры?
— Не нужно далеко ходить, повелитель. Повернитесь… вот так… — Он вспорол окровавленную ткань, освобождая рану. — Взять меня, например. Отец мой нарек меня Зейдом. И коль будут на то воля Аллаха и щедрость повелителя, имя это сделается моей судьбой.
— Клянусь освобождением рабов, Зейд, ты меня утешил! Щедрость моя будет безгранична. А вот твой предшественник был глуп, как три подушки. Его бока познали шест от палатки. — Балак зевнул и поинтересовался: — Что, опасна ли рана?
— Вовсе нет. Сухожилия целы, хвала Аллаху-рассечена лишь кожа. — Зейд провел по кровавым струпьям влажной тряпицей, отчищая грязь. Рану ожгло, словно огнем. — Ударь проклятый кафир вот так-так… и господин остался бы евнухом. Такое военное счастье эмира.
Запах камфары ударил в ноздри. Эмир поморщился:
— Аллах сохранил меня от бесчестья. Скажи, над чем смеялся Майах, когда я нагнал вас?
— О, история эта скорее грустная, чем услаждающая слух. Но коли будет на то воля владыки…
— Будет, будет. Рассказывай!
— Пусть же эмир слушает. — Он отставил в сторону горшочки с мазями и принялся перевязывать рану — С нами в войске ехали два брата курда; одного из них звали Бедр, другого — Анназ.
— Помню их. Как сейчас…
— Не перебивай, о повелитель! Иначе поток моего красноречия иссякнет и станет подобен степной реке жарким летом. Я ведь, как и всякий, кто принадлежит к лекарскому сословию, робок и немногословен. Смутить меня легко. Сбить с толку — еще легче. А этот Анназ совсем слаб глазами стал. С трех шагов юную армянку от старой иберийки не отличит. И вот, когда после сегодняшнего боя, отрезали головы врагов, чтобы подвесить к седлу он сделал то же самое. Едет по лагерю, и сияние исходит от его лица. А навстречу Майах и говорит: — Анназ, что это у тебя за голова? — Хвала, Аллаху, — отвечает тот, — за всё то, что произошло у меня с этим франком, прежде чем я его убил! Вот Майах и тычет пальцем: «Эй, глупый, смотри: это же голова твоего брата». А Бедра и в самом деле убили франки, прокляни их Аллах.
— Омерзительная история. Плетей бы тебе за такие россказни.
— Всё во власти эмира. Но у меня есть и другая история — о дивных снах атабека Бурзуки.
— Рассказывай. И пусть она будет занимательней, чем та, прежняя.
…Шпионов мало кто любит, однако же нет властителей, что могли бы обойтись без них. Зейд собирал сплетни и слухи, а потом передавал их Балаку. Эмир покровительствовал хитрецу, понимая, что не только мечами поддерживаются троны. Иной раз подслушанный разговор, перехваченное письмо решали исход битвы вернее, чем тысячи всадников.
— Так говоришь, Атабеку снилось, что он пчела на кувшине с медом? Поразительно!
— О, это пустяки по сравнению с историей о вашем племяннике Тимурташе.
— Ну так рассказывай, не томи!
Хирург плеснул вокруг раны какой-то вонючей дрянью и начал:
— Всем известно, что осады городов мало схожи с битвами в поле. Добычи меньше и рабов, а опасностей больше. И уж совсем не найти женщин доброго нрава и приятного сложения. Обозные шлюхи не в счет. Однако же Аллах смилостивился и сделал это сражение непохожим на остальные.
— Так, так! Рассказывай, не медли.
— Тимурташ прорвался к обозу кафиров. Среди пленных франков отыскалась девица. Лицо ее подобно луне, груди — словно шкатулки из слоновой кости…
— Ай, Зейд! Избавь меня от россказней о том, чего не видел, — поморщился Балак.
— Отчего же? Девица отбивалась так, что разодрала на себе одежды. Она во всём подобна персику в пору цветения. И вряд ли встречала семнадцатую весну своей жизни. Тимурташ увлек ее к своему шатру. Желания юноши очевидны, да оградит его Аллах от безумия. Он хочет сплести ноги с девчонкой.
Балак вскочил на ноги.
— Этот безумец погубит нас! Зейд, стань рядом, будешь мне опорой. Клянусь тем, кто простер небеса и воздвиг землю, я остановлю мальчишку!
ИСА, ИЛИ ХАЛИФ НА ЧАС
Опасное пришло время, нечего сказать… Начался год с засухи, а продолжился того хуже. И что Исе в потайной комнатке не сиделось?
— О брат мой Хасан! — стонал Иса, раскачиваясь и царапая лицо. — Мерзавец ты и негодяй, покарай тебя Аллах! Втравил в историйку, нечего сказать!
Делать ему было нечего, поэтому он еще и разорвал свой халат. Пусть все видят — тоскует человек. А что еще делать? На долю неудачливого правителя Манбиджа выпала тягостная обязанность: ждать.
— Эй, Сабих, что там за стенами? Сражаются? — Начальник стражи пожал плечами:
— Как джейраны во время гона.
— Кто кто побеждает? Скажи, не томи!
— Аллах велик, повелитель. Он ведает.
Аллах ведал, а больше никто. Когда-то Манбидж утопал в садах. Нынче же его окружали столбы дыма: войска Балака не церемонились с достоянием бунтовщиков. Хуже всего то, что стена, доставшаяся городу еще от румов, сильно пострадала от времени и человеческой жадности. Окажись Хасан прозорливее — давно бы приказал чинить ее. Но что его глупость по сравнению с братниной? Стократ Иса джинн и дурак, раз взвалил на себя такое бремя!
Не голода опасались защитники, потому что запасов оставалось еще на месяц, и не жажды — колодцев хватало. Городу грозил штурм. И спасти жителей могло лишь чудо.
— Рошана Фарроха ко мне, — приказал Иса. — Немедленно!
Унеслись тени-слуги, неслышно ступая по багровым коврам. Без них сумрак надвигающегося вечера стал дик и неприветлив. Камни крепости давили на Ису, не давая вздохнуть спокойно. Аллах да проклянет румов, строивших цитадель! Надо же такое гадство учудить. Исе казалось, что с каждым вздохом ему приходится раздвигать плечами стены. Воздух Манбиджа чист, тонок и прохладен; однако же в цитадели он раскалялся и песком застревал в легких.
Ждать пришлось недолго. Зашелестели туфли по коврам, и появился евнух — рыхлый, желтый, словно старое масло. Черный халат его вытерся на локтях, из подкладки торчали нити.
— Ты, Керим? — удивился Иса. — Шайтан тебя побери, зачем ты здесь? Я звал Фарроха.
— Рошан не придет, о повелитель, — склонился евнух. — Он собирается на разведку в лагерь Балака.
— Что за шутки? Ох, у меня даже сердце разболелось от твоих слов. — Иса воздел руки к небу. — Верно, он сбежать хочет. Переметнуться к Балаку и продать все наши секреты. Клянусь Меккой и Мединой, я засажу его так глубоко, что шайтаны станут считать его чихи! Найти его!
— На голове и на глазах, повелитель.
Отсутствовал Керим недолго. Вскоре он вернулся — такой же неприметный и услужливый, как раньше.
— Аллах благосклонен к нам, о повелитель, — объявил он. — Гебр здесь. Прибыл посланник от франков, и Рошан разговаривает с ним.
— Что?! От франков? Так Жослен победил?!