— Двадшать пять? — усомнился шейх. — Принцещще было тогда лет шешнадцать. В этом вожраште девы безрашшудны и вжбалмошны, хвала Аллаху.
— Ну да, — не смутился рассказчик. Судя по говору, он был крестоносцем, неведомо как избежавшим гибели от руки Балака. — Но ей тогда было еще меньше. Я состоял в свите сира Боэмунда. Мы гостили у императора Алексея, и он, услышав, что я играю в шахматы, не успокоился, пока не послал за дочерью. В общем, сыграли мы. Сами понимаете… На кону были моя голова и ее девичья честь.
— Развратные румы! — послышались возмущенные голоса. — Но как такое могло быть?!
— Это всё Боэмунд. Пройдоха редкостный, куда там румийцам. С девичьей честью, конечно, накладка вышла. Император в запале ляпнул. Но он ничем не рисковал. Девчонка до того дня не проиграла ни одной партии. А мне постоянно приходилось справляться, какой буквой ходит конь. Я был неграмотен. И дьявольски красив.
Крестоносец перевел дыхание. Небо над головой помаленьку начало светлеть. Решетка выделялась яркими черными клетками.
— Ну-ну, — засопел торговец. — Утро на плахе против ночи с принцессой. И как ты остался жив?
— Вы, сарацины, обделены воображением. А ведь всё просто. Принцесса в те времена была совсем девчонкой — наивной и мечтательной. Нас, франков, она боялась и ненавидела. А при виде Боэмунда краснела до корней волос. Обаятелен был, чертяка. Мне не требовалось знать игру, чтобы одержать верх. Когда я совершил очередную глупость, принцесса Анна рассердилась. «Куда ты смотришь, безумец! — прикрикнула она. — Ты уже почти получил мат. Тебя считай что обезглавили!»
— А ты?
— А я ответил: «Какие красивые грудки, Ваше Высочество. Возможно ли отвести от них взгляд? Игра еще продолжается, а счастье переменчиво. Вряд ли сыщется большего стыда и позора, чем когда ты попадешь ко мне в руки совсем голая».
Принцесса смутилась и перестала смотреть на доску Мы сидели и переглядывались. Вскоре ситуация на доске стала совершенно угрожающей. Не было сил, что могли спасти принцессу от поражения. — Крестоносец вздохнул: — И тогда эта скотина Боэмунд опрокинул шахматный столик.
Пленники не сдержали вздоха разочарования.
— Принцесса кричала, что отлично помнит позицию, — продолжал франк. — А чего там помним. — с пяток фигур оставалось… До слез дошло. Но император услал ее с глаз долой. А утром выдал нам и припасов, и снаряжения, и денег. Золотом зал набил. Мол, что угодно, только убирайтесь побыстрее отсюда. Очень за свою девчонку боялся. А ведь до того мурыжил нас в Константинополе чуть ли не месяц.
Старый шейх деликатно кашлянул:
— Удивительная иштория. Что же до игроков в шахаты, то ибн-Маймун и шам неплохо играл. Аллах наделил его хитроштью, но жабыл дать мудрошти.
— Но-но! — вскинулся крестоносец.
На него зашикали.
— Однажды мне довелош попашть в плен к франкам. О шайтаново шемя! Ибн-Маймун предложил мне шыграть на швободу. Но дошка! Но фигуры!
— А что было не так с фигурами, уважаемый?
— На дошке вмешто коней и ладей штояли кубки и кувшины ш вином — тем, што жапретно для мушульманина. Жбив фигуру противника, ее шледовало выпить. — Шейх сделал драматическую паузу и объявил: — Проиграй я, и рабштво штало бы моим уделом. Хвала Аллаху за то, што шлучилощ дальше!
Слушатели затаили дыхание. Ничто не нарушало тишину, кроме сопения стражника наверху да треска факела.
— Да поразит Аллах тряшучкой вшех чушежемцев! Я вожнеш молитву Вшевышнему и принялша жа игру. Франк жаметил мою нерешительношть. Шловно нашмехаяшь надо мной, он подштавил мне вше швои фигуры. О шелудивый пеш! Шлёжы лилиш иж моих глаж. Но вжатие было жапретно для меня.
— А что было потом, уважаемый?
— А потом Аллах внушил мне небывалую мудрошть. И именем пророка на уштах я пожертвовал нечештивцу ферзя…
— О!
— …и обеих швоих ладей…
— Ах!!
— …а потом жделал жакушку жапретной для франкшкого рыцаря. Выпив три кувшина обжигающего прошяного вина, он упал лицом на дошку, тем шамым прижнав швое поражение. Так я шпашша, хвала Аллаху!
— И вы думаете, что это хорошая история? — поинтересовался Моисей. — Это дрянь, а не история. Вы, наверное, не слышали хороших историй, шейх. Вот я вам расскажу!.. — В голосе его появились умоляющие нотки. Заветный рассказ томился под сердцем, ожидая своего часа. — Слушайте! У нас жил песик по имени Ибрагим. И когда матушка читала Тору, он целый день стоял рядом со светильником на голове.
— Муса, но при чем тут шахматы?
— Они еще спрашивают! Да вы видели того песика? Я умоляю! Будь у вас такой песик, вы забыли бы о любых шахматах.
Над головой раздался вопль. Заключенные притихли. Некоторое время не происходило ничего, а потом…
— Убили! Уби-и-или!! — И тут же:
— О какую потерю понес ислам!
Отблески света пробежали от одной стенки к другой. И еще. И снова. Наверху кто-то носился с факелами туда-обратно.
— Что же там случилось? — удивился торговец. — Какое-то важное дело постигло наших врагов. Кстати, мы не доиграли.
— Я побил шлоном твою пешку, — любезно сообщил шейх.
— Какую? Правую или левую? Знайте же, что мои дедушка Джафар был страстным шахматистом. Умирая он настолько ослабел, что вместо слов «Нет бога, кроме Аллаха», сказал: «Шах тебе! Оставь ладью в покое». А имам отвечал…
Яму осветил факел. Пленники завозились, закрывая глаза руками. Девичий голос жалобно позвал:
— Хасан! Хасан, муж мой возлюбленный! Ты здесь?
— Кто звал меня? — удивился Хасан. — Кто помнит мое имя?
— Это я, Марьям. Хвала Аллаху, ты жив, мой господин.
— Уходи, Марьям. Уходи. Аллах сделал меня твоим рабом. Как вынести такой позор мусульманину?
— О нет, любимый мой! Не рабом тебя почитаю, но лучшим из светозарных!
— Лучшим из блистательнейших?
— Да!
— Дивной красотой сравнимым с украшениями в тысячу тысяч динаров?
— Да-да!
— О говори же, говори! Твои слова — настойка из столетника на ранах моей души. А скажи, что предпочтительней: я или, скажем, дворец розового мрамора?
Грубая рука опустилась на плечо Хасана.
— Хватит, друг мой. Все эти восточные арабески оставь на потом, когда выберемся отсюда. — Крестоносец запрокинул голову и крикнул: — Эй, смелая девушка! Ты еще там?
— Я слушаю, страшный франкский господин!
— Ты можешь откинуть решетку и выпустить нас отсюда?
— С любовью и повиновением!
— Сделай это. Клянусь силой Иисуса Христа, мы в этом очень нуждаемся.
Заскрипела решетка. На щеку Хасана упали горячие смоляные капли от факела.
— Держите! — Вниз полетела веревка. Второй ее конец был закреплен на краю ямы. — Только пусть первым лезет мой возлюбленный! Иначе перережу канат.
— Пусть так, — кивнул крестоносец. — Эй, пропустите Хасана. И не толкайтесь, не мешайте друг другу. Нам надо убраться из лагеря.
— Но мы не доиграли партию! — запротестовал торговец.
— Загадочный вы народ, сарацины… Я вот всё думаю: может, перед тем, как нападать, нам стоило попробовать договориться миром? Сколько интересных вещей мы бы узнали.
Босые пятки Хасана сверкали у самого края ямы. Подтянувшись, правитель вылез наружу.
— Следующий — Моисей, — распоряжался крестоносец. — Потом я. Эй, девушка! Тебя ведь Марией зовут?
— Марьям, о страшный франкский господин.
— Скажи, Марьям, что там наверху? Куда делась стража?
— Им не до нас, страшный франкский господин. Шальной стрелой убило эмира Балака. Тимурташ собирает приверженцев. Бурзуки во всём ему противоречит, и оба эмира ругаются почем зря.
— Хвала Аллаху, — обрадовался Хасан. — Значит дело не обошлось без Рошана. Только он способен устроить такую кутерьму.
Один за другим пленники покидали яму. Больше всего возни вышло с шейхом. Торговец шелком, чья очередь была последней, обвязал его веревкой. Крестоносец и Хасан потащили наверх. Шейх поднимался безобразно. Он дрыгал ногами, вопил и требовал уважения к своим сединам и знанию. Наконец все оказались наверху.