— Вы не ранены, сударыня? — вернулся он к Мелисанде.
— Благодарю, сир, нет. Но вот о Гуго и Рошане следует позаботиться.
Храмовник кивнул и принялся перерезать веревки на руках пленников. Гуго де Пюизе пыжился, как драчливый воробей. Выглядел он смешно и жалко, но Аршамбо со всей серьезностью поздравил его с освобождением принцессы. Так, словно все заслуги в этом деле принадлежали исключительно ему. Мальчишечье самолюбие — вещь серьезная.
Рошан смотрел на происходящее с изрядной долей иронии. Вскоре храмовник перешел к нему:
— Ты жив, бродяга! А я-то боялся, что ассасины порезали тебя в ремни. Являлся бы ты мне тогда во сне как святой Геминиан Аттиле.
— Я знаю Габриэля, — ответил Рошан. — Он любит поговорить. В нем умер прекрасный сказочник, собиратель историй.
— Думаю, сейчас он умер второй раз. Легче святому Себастьяну бежать с расстрельного столба, чем ассасину прорваться мимо Гундомара, Андре и Годфруа. Пойдем, посмотрим, как у них дела.
Побоище подходило к концу. Как ни крепилась Мелисанда, но на лестнице, заваленной трупами, ей стало дурно. Рошан первым сообразил, что происходит. Он подхватил девушку на руки и унес к открытому окну. Там принцессу вырвало. Гуго де Пюизе держался изо всех сил, но и ему, судя по тому, как он побледнел, приходилось несладко.
На улице царил ад. Воняло кровью, подгорелой кашей, изрубленной в клочья полынью. Повсюду валялись трупы ассасинов. С небесной выси на побоище взирало равнодушное солнце.
Гундомар, Годфруа и Пэйн де Мондидье азартно бились с последним из уцелевших. Исчерканное белыми шрамами лицо Ахмеда налилось кровью. Один против трех — он и не думал сдаваться, хоть и приходилось ему несладко.
— За все цветочные горшки, что ты разбил! — орал Гундомар, атакуя.
— За христианские святыни, что ты осквернил! — вторил ему Годфруа.
Пэйн всё не мог придумать, в чем обвинить ассасина.
— За… за… — бормотал он. Его осенило: — За спиной!
Ахмед оглянулся. Все трое тут же сделали выпад. Не тут-то было! Ассасин элегантно уклонился и запрыгнул на поломанную арбу, стоявшую у дувала.
— А ну подходите, кафиры! Аллах свидетель, ярость стала моей душой.
— У флорентийца! — ринулся в атаку Пэйн. На него накатило вдохновение. — У флорентийца — славный кот!
С каждым ударом рождалась очередная строчка «шедевра»:
Гуго де Пейн махнул рукой:
— Ладно, братья. Хватит валять дурака. — Он возвысил голос: — Эй, сарацин, сдавайся! У нас есть сир Аршамбо, и мы не побоимся пустить его в ход.
Аршамбо, Мелисанда, Рошан и де Пюизе как раз появились на крыльце. При виде их Ахмед понурился:
— Этот нечестивец, что дерется двумя мечами? Ладно, сдаюсь.
— Давно бы так.
— Но, видит Аллах, меча моего вы не получите, — Ахмед артистичным жестом бросил клинок через забор.
— Вот сволочь!
— Ладно, — пожал плечами магистр. — Это всё равно. Мы не собираемся тебя убивать или держать в плену. Ты отправишься в Аламут, расскажешь, что здесь случилось. Пусть запомнят, что обманывать франков — себе дороже.
— Как знаешь, франк. Но я расскажу больше, чем ты думаешь.
Руки ассасина скользнули к поясу. Блеснул метательный нож. Кому он предназначался, не оставалось ни малейших сомнений.
— Ме-елис!!
Рошан и Гуго ринулись к принцессе. Аршамбо выхватил меч.
Все они опоздали.
Кувыркаясь в воздухе, нож отправился в полет.
Но если бы кто-нибудь дал себе труд заглянуть в глаза ассасина, он обнаружил бы там… удивление.
Перед смертью ему открылась его судьба. Время замедлило бег. Ассасин увидел стрелу, что летела сверху. Нож врезался в древко, отскочил и чиркнул Ахмеда по щеке. На лице его распахнулась рана, которой уже не суждено было стать шрамом.
В следующий миг меч, брошенный рукой Аршамбо, вошел ему в живот.
— Прекрасный выстрел, — похвалил Рошан. — Кто это у вас так стреляет?
— Жоффруа, кто же еще, — неохотно отозвался магистр. Ему хватало дел: Мелисанда всё-таки потеряла сознание. Хоть и дочь крестоносца, хоть и не в тепличных условиях росла, да жара, вонь крови и перенесенные опасности сделали свое дело.
Крестоносцы расстелили на крыльце плащи. Молчаливый Андре принес воды и принялся хлопотать вокруг девушки. Скоро она открыла глаза.
— Хвала Иисусу, она жива! — радостно загомонили рыцари. — Жива!
Магистр вытер со лба пот:
— Где Жоффруа?
— Я здесь, мессир.
— Преклони колена, мошенник. — В глазах де Пейна блестели слезы. — Сынок, словами не передать, как я тобой горжусь… — Голос его сорвался. — Вот прими… Это малый знак моей признательности…
Магистр снял с шеи золотую цепь и надел ее на коленопреклоненного храмовника.
— Жоффруа, ты единственный из нас не являешься рыцарем. Но клянусь спасением души, это ненадолго. Ты заслужил эту честь. — Он выхватил из ножен меч и плашмя огрел им по спине юношу: — Встаньте же, сир Жоффруа!
Новоиспеченный рыцарь поднялся с колен. Храмовники бросились обнимать и поздравлять его. Мелисанда от души расцеловала своего спасителя. Когда гром оваций отгремел, магистр незаметно поинтересовался у Жоффруа:
— А ответьте-ка мне, сир мошенник, на такой вопрос. Отчего, когда мы мчались сюда, вы с сиром Аршамбо ехали на одной лошади?
— Э-э… мнэ-э…
— Ясно. До конца лета — кухня, кухня и кухня. С Аршамбо будет отдельный разговор. Пункт двести пятьдесят первый уложения о наказаниях как раз про него писан.
МЕЛИСАНДА, ИЛИ НОВОЕ РОЖДЕНИЕ ХРАМА
В антиохийской штаб-квартире ордена жизнь кипела и бурлила. Годфруа с утра засел за проект орденского знамени. Вариантов было два: черное (практично и немарко) и белое (на солнце не выцветает). Эти два достоинства предстояло как-то объединить. Пэйн де Мондидье плавал в неверном море рифм. Андре возился с новичками.
— Мессир! — донесся со двора ликующий голос Жоффруа. — Тут к вам народу-то! народу! И все, говорят, в храмовники вступать.
— Пусть ими Андре займется, — приказал магистр. — Я занят.
— Слушаюсь, мессир.
Гуго лукавил, никакие особенные занятия его не обременяли. Просто он устал, последние деньки выдались тяжелыми. Мессиру де Пейну пришлось оправдываться перед Боэмундом и коннетаблем Антиохии. Преступления, в которых обвиняли храмовников, выглядели очень серьезными. Чего стоила рука командира стражи, которую отсек Аршамбо!
Но, к счастью, Храм обелил себя. Документы, найденные в доме ассасинов, неопровержимо свидетельствовали, что некоторые антиохийские стражники вступили в сговор с Аламутом. Сир Бертран кусал губы, но сделать ничего не мог.
Факты есть факты.
Орден приобрел известность. Чудачества храмовников получили свое возвышенное, а местами и зловещее истолкование. О флорентийском коте поползли удивительные слухи. Историки и летописцы их не только приумножили, но и переврали. Поскольку отучить Аршамбо и Жоффруа от дурных привычек не представлялось возможным, а гнать из ордена было глупо, магистр распорядился, чтобы два храмовника, едущих на одной лошади, стали символом ордена. По мнению Гуго, это должно было символизировать скромность и непритязательность рыцарей.
На деле же символизировало черт-те что. Из городских игроков на лошадь Жоффруа не играл только ленивый и нищий.
Но это совсем другая история.
Магистр сидел в трапезной, потягивая падуанское вино. Известный паломник Греффин Аффагарт рекомендовал пить его в жарких странах, поскольку оно некрепкое. Но оно было еще и кислым, оттого магистр беспрестанно морщился.
Брат Роланд изучал содержимое корзин, только что принесенных с базара. Аршамбо и рыжий оруженосец вели сугубо мужской разговор.
— Наплюй, — это Аршамбо. — В первой заварухе всегда так… Ты парень хват, еще себя покажешь.