Я устало опустился на железную скамью и тяжело вздохнул, прислонясь к стене, покрытой надписями и рисунками.
— Сядь, Ганс, и перестань орать.
Он неохотно повиновался, поскольку, как и я, был на грани.
— Кто были эти мастодонты? Грабители?
— Да, но они знали, что мы несем.
— Их послал Юрген?
Я помотал головой.
— Маэ могла бы забрать у нас документы и меч в любой момент. Нет, это что-то другое.
Он встал, чтобы немного размяться.
— А если это не Маэ, тогда кто посетил твою квартиру в Париже? И разве не те же самые типы подослали к нам этих двух громил? Те, кто… кто сбросил с балкона старого профессора?
— Возможно.
— Черт… — бросил он, садясь рядом со мной, и, закрыв ладонями лицо, посмотрел на меня сквозь пальцы. — Мор… я, кажется, начинаю дрейфить.
— Ты хочешь вернуться в Париж?
— А ты вернешься со мной?
Я лишь покачал головой.
— Тогда не рассчитывай, что я уеду.
Мы надолго замолчали, и я в это время пытался найти связь между поврежденным замком в моей квартире, убийством Бертрана, Юргеном, двумя греками, что напали на нас, Маэ и… Гелиосом. Кто этот человек? Чего он хотел? Его послания были предостережениями. Он был в курсе всего, что я затевал, всего что нашли, что мы делали, и я готов был поклясться, что он один из наших врагов, потому что уже не мог называть его иначе. Гелиос… греческий псевдоним. И человек он, судя по всему, образованный. Какой-нибудь коллекционер, соперник Йона Юргена? А может, сеньора Бертрана? Почему бы нет?
Около двадцати трех часов нам принесли два подноса с ужином и пачку сигарет. У меня слишком свело желудок, чтобы есть, но Ганс накинулся на содержимое баночек не без удовольствия.
— Знаешь, — тихо сказал он, поглощая йогурт, — я, конечно, струсил, но, с другой стороны, то, что с нами происходит, — это просто здорово. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Я поглядывал на него, пуская дым через ноздри.
— Я думаю, ты не отдаешь себе отчета, что нависло над нашими головами.
— Ты здорово с ними разделался, с этими двумя гризли, разве нет? Если бы ты мог видеть себя со своим мечом! «Назад!»
Я невольно улыбнулся.
— Знаешь, когда дед нас познакомил, я и подумать не мог, что ты такой тип. Просто молоток!
Я взглянул на него снизу вверх.
— Во мне нет ничего от супермена, Ганс. И знаешь, я не горжусь тем, что произошло там, на виа дель Колоссео.
— Ты не понимаешь… Как тебе объяснить?.. Настоящий молоток — это тип, который делает то, что никто не осмелился бы сделать из страха прослыть болтуном или размазней, но над которым никто не смеется, потому что он в два счета может заставить проглотить язык любого. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Человек, который умеет заставить уважать себя, вот! Парень с головой. Поэтому я знаю, чего мы можем здесь достичь. Я сдрейфил, но я знаю, что с тобой можно плавать на серфинге на крутой волне. У тебя достаточно и силы, и ума для этого. Мы найдем ее, эту гробницу, и твои соратники смогут много лет наслаждаться, копаясь во всем этом.
«Я верю в тебя» — вот что это означало. И слышать это от Ганса, который не верил ничему и никому, а меньше всего — самому себе, было одновременно и неожиданно, и трогательно.
В три часа ночи maresciallo Сантини с растерянным видом лично открыл дверь нашей камеры. Маэ в дорожном костюме — хлопчатобумажной куртке с короткими рукавами и длинной льняной юбкой — с довольным видом стояла за его спиной.
— Можете выходить, — процедил сквозь зубы полицейский, рукой показывая нам на дверь. — Вам вернут ваши вещи, как только вы подпишете расписку.
Ганс вышел из камеры с важным видом, словно павлин, презрительно поглядывая на бравого maresciallo, которого явно вытащили из постели.
— Что произошло? — спросил я у Маэ, когда мы забрали наши вещи.
— Я позвонила господину Юргену и объяснила ему, что произошло. Он связался с консульством и министерством юстиции, и все быстро разрешилось, — объяснила она не без гордости. — Пойдем, надо сходить в отель за нашими чемоданами. Через три часа, не позже, мы улетаем в Александрию.
— Что?
Она знаком показала мне, чтобы я говорил тише, и подтолкнула меня к выходу.
— Мы не можем уехать так сразу, Маэ. У меня в десять часов встреча с падре Иларио. Он должен показать мне кое-какие документы, которые…
— Он подтвердил подлинность отчета о раскопках? Да или нет? — оборвала она меня.
— Да, но…
— В таком случае мы уезжаем. Билеты заказаны. Оставаться здесь слишком опасно, Мор. Вчера вас могли убить, обоих!
У меня на языке вертелся вопрос, но я не решился задать его в такси, боясь, что шофер нас услышит. Я начал сомневаться во всех.
Едва мы оказались в номере отеля, я прижал Маэ к двери.
— Вы знаете, кто были эти люди, не правда ли?
Ганс сел на кровать и скрестил ноги, тоже ожидая ответа.
— По-видимому, люди владельца какой-нибудь частной коллекции, — пробормотала Маэ. — К таким методам, пусть и не часто, прибегают некоторые из них, не очень щепетильные. Господин Юрген кое-что знает об этом. Он потерял в прошлом году в Дельфах двух поисковиков, и участок, где они работали, был ограблен. Какие-то личности в Италии получили сведения о нашем приезде и, главное, о том, что вы везете. Нам нужно как можно скорее убраться отсюда. Здесь кругом мафия. Не может быть и речи, чтобы противостоять этим людям, Морган, у нас не хватит силенок.
— Следовательно, это итальянская мафия?
— Да, очень возможно.
Я отпустил ее, и она поправила свою куртку.
— Сейчас я возьму свои вещи, и мы вызовем другое такси. Встретимся внизу, скажем, через час.
Я согласно кивнул, а Ганс начал раздеваться.
— Так мы отправляемся в Египет?
— Да.
— Гениально! Я никогда там не был.
Он пошел принять душ, а я рухнул на кровать, положив рюкзак на колени. Я чувствовал, как меч впивается в мои ноги, словно предупреждая меня… Итальянская мафия… А почему бы заодно не КГБ?
Прямо перед вылетом рейса на Александрию в 6 часов 27 минут я позвонил в Ватикан, чтобы отменить встречу с падре Иларио. Мне ответил молодой мужской голос.
— Buon giorno![50] — сказал я по-итальянски. — Могу я оставить сообщение для падре Иларио? Мы назначили встречу на десять часов, но я… Простите?.. Когда?.. Нет, я… нет, ничего важного. Спасибо.
Я в полной растерянности выключил свой мобильник, Маэ нахмурилась.
— Что с тобой? Можно подумать, что тебе только что сообщили о конце мира.
— Падре Иларио не нашел документы, которые были мне нужны.
— Вот видишь! Мы зря потеряли бы целый день.
Предъявив свой билет, она прошла в посадочную галерею, мы последовали за ней.
Мы расположились в самолете: Ганс — рядом с иллюминатором, Маэ — около прохода, а я — между ними. Я сделал вид, будто хочу немного вздремнуть после пережитого, чтобы они не втянули меня в возможный спор о серфинге, и попытался забыть о разговоре, который только что состоялся у меня с секретарем падре Иларио.
«Падре Иларио нас покинул, синьор… Этой ночью, синьор, пусть Бог простит его. Я сам нашел его. Он повесился в своей библиотеке. Могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?»
Повесился… Я бы дорого заплатил за то, чтобы узнать, кто ему в этом помог.
Позавтракав на скорую руку, Ганс снова взялся за свой ноутбук и записную книжку Лешоссера. За иллюминатором начинало подниматься кроваво-красное солнце, и я, опершись на колени Ганса, задернул небольшую шторку.
— Ну что? — спросила его Маэ. — Что нового ты можешь сообщить нам?
— Не здесь, — вмешался я приглушенным голосом.
— Мор… ты становишься параноиком. Правда, Ганс?
Тот, чтобы избежать ответа, надул пузырь из жвачки, и наша спутница разочарованно вздохнула.
Стюардесса предложила нам закрепить столики и пристегнуть ремни. Мы начали снижаться. Ганс сложил свой ноутбук, и пилот совершил посадку.