— Ну, проходи первым, — сказал я Гансу, указав на тщательно отделанную дубовую дверь.
Он в нетерпении занял позицию у двери. Рухелио сорвал печати и пригласил нас пройти в святая святых покойного — его бесценную библиотеку.
Убранство дома сразу показалось мне чрезмерным, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что предстало перед нами теперь. Рухелио открыл огромные ставни на застекленной двери, и яркий свет ослепил нас. В библиотеке не было витражей, здесь Бернар хотел видеть все ясно. А я наоборот вдруг пожалел о рассеянном свете остальной части дома, который смог бы смягчить открывшееся нашим глазам зрелище.
— Надеюсь, ты догадался взять с собой лопатку и мастерки… — вздохнул Ганс, плечи которого опустились на добрых десять сантиметров.
Эти инструменты очень пригодились бы, чтобы расчистить примерно сорок квадратных метров помещения, в котором было нагромождено столько всего, что невозможно было ступить и шагу, чтобы не разбить или не поломать чего-нибудь. Не могу сказать, что я очень аккуратен, но в моей квартире даже в самые плохие времена никогда не бывало такого хаоса. Полки, которые покрывали стены от пола до потолка, ломились от книг и непонятных предметов, собранных в пластиковые пакеты, ящички или картонные коробки и казавшихся грудой обломков. На огромном массивном письменном столе не оставалось свободного места даже для чашки кофе. Шкафы не были видны под осколками амфор, статуэток, фрагментов скульптур, ваз и многого другого, что с первого взгляда могло бы заставить пустить слюну самого пресыщенного из собирателей античного искусства. Как то, на что сейчас смотрел Ганс.
— Мозаика… — фыркнул он, указывая на нечто вроде огромной картины в глубине комнаты. — Он создавал это в свободное время, милейший профессор? Я в детском саду делал получше.
Я подошел, перешагнув через несколько ящиков, и присвистнул.
— Значит, ты посещал его вместе с первыми цезарями, мой дорогой Ганс. Я очень хотел бы увидеть их лица в Неаполитанском музее, когда они узнают, что вновь обрели собрата, которого им так не хватало.
Я наклонился, чтобы рассмотреть находку. На огромном деревянном панно размером три на пять метров, прислоненном к книжному шкафу, четкими мозаичными линиями была воспроизведена битва Александра Македонского с персидским царем Дарием. Эта римская мозаика, датированная I веком после Рождества Христова, была копией картины Филоксена, написанной в III веке до нашей эры. Слева, с самого краю, был изображен Александр Македонский верхом на Буцефале.
— Это старинная? — спросил меня Ганс.
— Эту мозаику знают во всем мире, кроме тебя, судя по всему. Она выставлена в археологическом музее в Неаполе.
Когда мне было столько же лет, сколько сейчас Гансу, я с увлечением изучал ее и, как и многие другие, очень сожалел об утрате одного фрагмента — нижней части Буцефала и ног его хозяина. Фрагмента, который сейчас находился у нас перед глазами, тщательно вставленный именно в то место, где он должен был бы находиться на оригинале.
— Так это подлинник?
Я окинул взглядом все, что меня окружало, и согласно кивнул. Бертран Лешоссер всегда ненавидел копии.
Ганс рухнул на стул, который злобно, но не слишком громко скрипнул под ним.
— Когда я расскажу это деду…
Я позволил себе удовлетворенно улыбнуться. Если его мог взволновать вид утраченного фрагмента мозаики, значит, он не так уж безнадежен, как я опасался.
— Успокойся, мой милый. Если бы ты знал, сколько всего иногда таится в частных коллекциях… Посерьезней, чем этот кусок мозаики.
Я осторожно погладил хрупкие мозаичные фрагменты. Работа была выполнена чрезвычайно искусно и тщательно. Каждый кусочек смальты крепко держался на дереве, покрытом толстой бумагой, на которой был штрихами набросан эскиз мозаики, но в случае надобности их можно было перевезти без большого риска повредить.
Я повернулся к полицейским, которые издали наблюдали за нами, не понимая, что нас так потрясло.
— Часть украдена? — осторожно спросил тот, что помоложе.
— Если так, то вы найдете заявление о краже, изложенное на латыни, самое меньшее в двадцати метрах под землей.
Рухелио нахмурился.
— Вы не могли бы выразиться яснее?
— Простите, это шутка музейных крыс. Нет, ничего не украдено. На самом деле это фрагмент мозаики, разрушенной несколько веков назад.
Полицейские обменялись понимающими взглядами и кивнули, словно и впрямь уяснили все обстоятельства дела.
— Мы начнем описывать, фотографировать и упаковывать то, что здесь находится, чтобы позже перевезти в музей, — вздохнул я. — Если хотите остаться и помочь нам…
Рухелио сморщил нос, окинув взглядом покрытые пылью полки. Потом провел рукой по безупречной складке на брюках, словно заранее представляя, как они покроются паутиной.
— Чтобы не мешать, мы лучше вас оставим. Если понадобимся — будем внизу, в гостиной.
И оба полицейских скрылись в коридоре, а Ганс, от возбуждения прыгая, как блоха, потянул меня за рукав футболки, другой рукой вытаскивая из кармана свой мобильник.
— Я знаю одного типа, который работает в историческом журнале. Это отец студента с нашего факультета. Он вообще-то неудачник, но знает, как сделать сенсацию. Мы станем знаменитыми, Мор! Нас пригласят на телевидение!
Едва вспыхнувшая в моей душе искорка надежды угасла при виде того, как он разволновался.
— Успокойся, — оборвал я его, отбирая у него телефон. — Оставь в покое свой мобильник, такое не делается с наскока. Ты на стажировке, а не на каникулах. Прежде всего мы спустимся вниз за фотоаппаратом и инструментами, которые находятся в багажнике моей машины. Потом составим опись всего, я подчеркиваю — всего. Затем, если найдем еще что-нибудь ценное, мы предупредим кого надо, а именно Лувр, который свяжется с археологическим музеем в Неаполе или с другими музеями.
— «Еще что-нибудь ценное», — с выражением повторил Ганс мои слова. — Мор, этому пазлу две тысячи лет! Это открытие века! Слава!
Я бросил на него осуждающий взгляд. Единственным, что заставляло этого богатенького сынка выносить меня, была угроза деда лишить его денежной помощи, если он и впредь будет пренебрегать занятиями и не получит диплома. Как мог мой бывший наставник вообразить хоть на минуту, что я способен пробудить у этого парня хоть малейший интерес к истории? Все случившееся было для него поводом вытащить удачный билет, заработать денег и увидеть свое имя в каком-нибудь журнале.
— Ганс… утраченные книги Тацита,[14] голова Колосса Родосского[15] или даже штаны Дагобера[16] стали бы «открытием века». А это просто кусок мозаики, сотни или даже тысячи которых, должно быть, хранятся у частных коллекционеров. Ценный — безусловно, исключительный — наверняка нет.
— Но…
— Ганс… археологические городища разграблены уже века назад. Мраморы Афинского Парфенона находятся в Британском музее. Даже у нас в Лувре есть фрагмент Жертвенника Мира[17] из Рима, хотя его место не там, а руки Венеры Милосской, возможно, служат пресс-папье какому-нибудь наркомагнату колумбийского картеля. Уже во времена античности римские коллекционеры опустошали греческие храмы, вывозя скульптуры. Это банально, это обычно и не может стать поводом для бессонницы.
Я со смехом хлопнул его по плечу и вышел, закрыв за собой дверь библиотеки, предоставляя ему возможность вдоволь поворчать.
Я достал из багажника потрепанный рюкзак, в котором возил великолепный набор принадлежностей для раскопок и разбора завалов: «Полароид», тетрадь для зарисовок, электрический фонарик, линейки, угольники, веревку, два мотка шпагата… Иными словами, все то, что могло потребоваться при раскопках или инвентаризации. Когда мы с Этти начали работать в археологических экспедициях, мой отец заставлял нас каждое утро показывать наши рюкзаки и проверял нашу экипировку. Отсутствие мотка шпагата или какой-нибудь кисточки стоило нам существенного снижения суммы, которую он переводил на наш счет в конце месяца. Если стоимость принадлежностей оказывалась немного выше, чем он считал возможным, это тоже расценивалось как недобросовестное отношение к работе, и в результате даже изымался какой-нибудь мастерок или один компас.
15
Колосс Родосский — бронзовая фигура Гелиоса, бога солнца в греческой мифологии, изваянная учеником известного греческого скульптора Лисиппа Харетом в 280 году до н. э. Высотой в 32 метра, она служила маяком в родосской гавани и считалась одним из семи чудес света.
17
Жертвенник (алтарь) Мира — монумент, воздвигнутый в 9 г. до н. э. в Риме на Марсовом поле в память о победах императора Августа (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.).