— Я не собирался… выпрыгивать на дорогу!
— Вот он!
Мадлен в фартуке, повязанном вокруг бедер, тоже вышла из дома навстречу нам. Брат испуганно прижался ко мне. Я обнял его за плечи, успокаивая.
— Этти, это Мадлен. Она будет заниматься тобой. И нами, в конце концов.
— Добрый… день, — боязливо произнес Этти, протягивая ей руку.
Мадлен потребовалось необыкновенное мастерство, чтобы обаять Этти под скептическим взглядом моего отца, но уже через пятнадцать минут Этти был завоеван и снова начал улыбаться своей доброй улыбкой.
— Идем, Ганс проводит тебя в твою комнату, и ты скажешь мне, как ты хочешь ее обустроить, — сказала Мадлен.
Она взяла его за руку и повела на второй этаж, а брат в восхищении оглядел все вокруг. Солнце светило через витражи, покрывая его разноцветными пятнами.
— Вот здесь комната Моргана, а здесь… посмотри. — Ганс подтолкнул его в комнату, которая некогда предназначалась для друзей. — Вот это твой уголок. Я даже приволок сюда ту индусскую штуку, что была у тебя в Париже, — добавил он, показывая на маленький жертвенник, который он с великими предосторожностями перевез.
Этти улыбкой поблагодарил его и осторожно сел на кровать.
— Маленькая, — сказал он, вытягиваясь на ней.
— Маленькая? — вмешался отец. — Она больше, чем та, что была у тебя в клинике.
— Да…
— Тебе нравится? — спросил Ганс.
Брат рывком поднялся и вышел из комнаты, прошел через коридор и остановился на верху лестницы, откуда можно было видеть интерьер всего жилища. Я подошел к нему и обнял его за плечи.
— Добро пожаловать домой, Этти.
— Это… твой дом?
— Наш дом. Настоящий дом, о каком ты мечтал, с чердаком и садом.
— Наш… дом…
Когда мы разобрались со своими вещами, Мадлен подала ужин, который вполне удовлетворил моего отца, известного гурмана, что не помешало ему два раза приложиться к пирожным. Амина, Ганс и отец разошлись по комнатам незадолго до полуночи с коробками печенья, а Мадлен, убедившись, что Этти ни в чем не нуждается, отправилась к себе домой — она жила в пятидесяти метрах от нашего дома. Нашего дома… я еще не вполне осознал, что с нами произошло.
Я вышел в сад покурить и, подняв взгляд, через занавески увидел силуэт Этти. Он раскладывал свои вещи в шкафах.
«Все такой же одержимый…»
Но в этом было и нечто успокаивающее — свидетельство того, что травма, которую он перенес, не изменила его. Он сохранил почти все свои навыки, я в этом убедился. Значит, все дело во времени.
Я уже намеревался пойти лечь, как зазвонил мой телефон.
— Морган?
— Гелиос…
— Это правда, что Этти покинул свои пенаты ради нового дома?
Мои губы растянулись в улыбке.
— Не знаю, должен ли я благодарить вас за этот подарок или же проклинать за то, что мне пришлось перенести?
— Разве я не уверял вас, что вы не пожалеете, согласившись работать на меня?
— Доктор Яннитсис поклялся мне всеми великими богами, что ни один иностранец, кроме Гиацинта, не приходил навестить Этти. Как смогли вы пройти незамеченным при такой охране в каждом коридоре?
— Знаете ли, скромность не самая малая часть моих достоинств.
— Кто вы? И зачем вы ищете все эти предметы?
— Гиацинт прав, профессор. Вы задаете слишком много вопросов.
— Которые всегда остаются без ответа.
— Со временем, когда я лучше узнаю вас… А пока отдыхайте и занимайтесь своим братом. Упразднение вашей должности в Лувре получается весьма кстати.
— Это ваша работа?
— Нет. Но во всяком случае, вы заслуживаете большего, чем эта должность. Вы из породы победителей, профессор, и мне нужны такие люди, как вы.
— Это что, предложение?
— Вы выдержали испытания. У вас есть планы на ближайшую весну?
— Что вы предлагаете?
— Охоту за сокровищами. Точнее, за античной маской, которую я потерял.
— Какого периода?
— Египетская.
— А если точнее?
В трубке послышался приглушенный смешок.
— Без деталей. По крайней мере сейчас. Немного терпения, Морган.
Я вздохнул.
— Гелиос… Почему Гиацинт сказал, что доспехи принадлежали вам?
— Потому, что так оно и есть.
— Я не…
— Воспользуйтесь этими несколькими месяцами, чтобы отдохнуть, Морган. Когда будет нужно, я свяжусь с вами. И передайте мои дружеские пожелания вашему брату.
— Подождите!
Но он уже отсоединился, и я в ярости швырнул телефон в траву.
— Он… сломался?
Я повернулся и увидел Этти: в пижамных брюках и босой он стоял на газоне.
— Нет, я… связь прервалась, и я его бросил.
Этти поднял телефон и протянул его мне:
— Уже поздно.
— Сейчас пойдем спать. Этти…
Он внимательно посмотрел на меня своими золотистыми глазами.
— В клинике ведь к тебе приходил один человек, правда?
Его лицо осветилось.
— Гиацинт… Он… очень… милый. Он принес мне… журналы.
— Да, он очень милый. Но ведь к тебе приходил и другой. Когда я разговаривал с тобой по телефону, помнишь?
Он кивнул.
— Иди, сядь, — позвал я, садясь на садовую скамейку.
Он сел, повернувшись ко мне лицом, я достал сигарету.
— То, о чем я должен спросить тебя, очень важно, поэтому я хочу, чтобы ты подумал, прежде чем ответить. Как выглядел этот человек?
— Высокий… сильный.
— Молодой? Старый? Брюнет? Блондин?
Казалось, брат делает неимоверные усилия, чтобы вспомнить.
— Я уже не помню, — жалобно сказал он. — Он был… красивый.
— Он один приходил в твою комнату? Никто его не видел?
— Нет. Это было… поздно.
— Он назвался Гелиосом?
— Нет.
— Он не сказал тебе, как его зовут?
— Сказал. Его зовут Гефест.
Зажигалка выпала из моих рук, я чертыхнулся.
— Ты устал. Я тоже… хочу спать, — сказал Этти.
— Да, Этти, — пробормотал я. — Пойдем.
Я взял его за руку, мы вернулись в дом, и, закрывая дверь, я увидел, что мои руки дрожат.
— С кем ты… разговаривал?
— Не знаю, Этти, — тихо сказал я. — Во всяком случае, пока не знаю…
БЛАГОДАРНОСТИ
Благодарю Морин, Стефанию, Вирджинию и Сандию за их терпение, поддержку и невероятную энергию.
Особенно благодарю также Кристину Родригес, моего старинного писаря, которая совала свой очаровательный любопытный носик в этот роман каждый раз, когда я нуждался в ней, иными словами, по три раза надень…