Поэтому он начал тренироваться. Маноло знал, что никак не сумеет запомнить всего, что они ему говорили, но чувствовал, что нельзя их полностью разочаровывать. Пусть он может умереть от ужаса, но должен уметь двигаться, уметь подманить быка, хотя бы притвориться, что в свои двенадцать лет хоть немного похож на отца.
Он нашел плащ и мулету. Не отцовские, те были в музее, а дедушкины. Они были сложены в ящике в шкафу. С ними лежали несколько фотографий с маленьких бычьих арен и средство от моли. Маноло стало грустно, потому что на дедушкиных фотографиях было очень мало публики. Ещё там лежало несколько афиш с его коррид, — и только это и осталось от дедушкиной матадорской жизни.
Маноло упражнялся по ночам, когда мама засыпала и не слышала, чем он занят. Приходилось настежь открывать окна, чтобы выветрился запах средства от моли. Он не решался даже свечу зажечь, и работал со слишком тяжёлым для него плащом при свете луны. Он пытался добиться того, чтобы плащ легко скользил перед воображаемым быком. Он старался двигаться медленно и контролировать каждое движение. Сперва он знал, что всё делает не так; и когда через несколько недель у него вроде бы вышла правильная вероника, он с трудом сдержал торжествующий, радостный вопль.
По утрам Маноло было не по себе. Глаза у него были красные, и спать хотелось так, что в школе он едва не падал головой на парту. Он боялся, что всё откроется.
В ту ночь, когда он решил попробовать фасонные выпады с плащом и убедился, что они гораздо легче, чем вероники, он впервые улыбнулся. Он решил тренировать все выпады, которыми тореро отвлекают быка от лошадей, — а ещё пытаются превзойти в них друг друга, — гаонеры, реболеры и марипосы.
Ему нравилось смотреть, как весело вздувается плащ. На протяжении недель он был всерьёз доволен своим искусством в таких выпадах. Но потом, однажды, когда он на корриде похвалил тореро, у которого они хорошо получались, один из мужчин сказал:
— Фасонным выпадам тебе учиться ни к чему. Толку с них никакого, и тебе они не понадобятся. Серией вероник быка тоже можно от лошади отвлечь. Твой отец всегда именно так и делал. С плащом — вероники и полувероники, а с мулетой — натуралес, то есть собственно приёмы, и те, которыми их завершают. Всего четыре. Всего четыре, — и он был велик. А убивал! О, как он убивал! Лучше, чем кто бы то ни было до или после.
Теперь Маноло больше не улыбался по ночам. Он старательно упражнялся в самых трудных выпадах, тех самых, в которых так хорош был его отец. Уже вероники и полувероники были достаточно трудными, потому что требовали точности в движениях. Но вот мулета ! Он отчаялся когда-нибудь справиться с этой красной тряпкой. С плащом-то, думал он, каждый может убедить всех, что всё делает как надо, но как же заставить мулету выглядеть как положено? Она казалась совершенно бесформенной и безжизненно висела у него в руках. Она тоже сражалась с ним, и не подчинялась, как плащ, а вынуждала его почувствовать себя нелепым. Как же он может хоть чего-то стоить, если не умеет хорошо владеть мулетой? В конце концов, это ведь и есть фаэна, последний и самый важный этап сражения. Фаэна и, конечно, закалывание.
Заколоть быка. Он всё ещё не мог понять, как даже бесстрашные люди могут дойти до такой степени храбрости. Он не верил, что когда-нибудь сможет сам убить быка, — ведь даже когда на его глазах прихлопнут муху, он чувствует, что ей больно. Но он нашёл палку, длинную и прямую, как шпага, и придумал способ упражняться в закалывании. Он высовывал краешек носка из приоткрытого ящика комода и целил в него своей палкой, держа её так, как тореро держат шпагу, пока не стал в этот носок попадать. Мишень не должна была быть больше квадратного дюйма. Он старался красиво приподниматься на носках и целиться прямо и уверенно, ничего не видя вокруг, кроме носка, белеющего в лунном свете или почти неразличимого в тёмные ночи.
Время пролетало очень быстро. И Маноло начал обретать уверенность в собственных силах. Он даже стал думать, что те мужчины не совсем напрасно мечтали, что он станет таким же великим тореро, как отец. Так он думал в те дни, когда всё было хорошо. Но бывали мгновения, когда он во всём сомневался, и тогда начинал упражняться с новой силой. Он пытался учиться и другими способами, например, подходил близко к проезжающим машинам; но всегда слишком боялся оказаться так близко, как ему представлялось нужным, хоть и научился не отпрыгивать. Он купил маленький резиновый мячик и почти постоянно держал его в правой руке.
— Мой брат Хуан в правой руке всегда держит мячик, — рассказал ему Хайме. — Он узнал, что это самый лучший способ разрабатывать руку, которой держат шпагу. Если всё время его сжимать, рука со шпагой будет сильной и крепкой.
Маноло больше не ходил, а только бегал, причём чаще задом наперёд, чем просто так, потому что этим способом брат Хайме укреплял себе мускулы ног. Еще Маноло нашёл дерево, чьи ветви нависали над рекой, и заставил себя спрыгнуть. Плавать он по-прежнему не умел, но научился дотягивать до берега, бросившись с высоты в воду.
Всё это он делал один, тайком, боясь, что его за этим застанут. Он всё ещё знал, что он трус, но и не забывал, что пытается преодолеть свою трусость.
В свои десять лет, как и все в Арканхело, Маноло Оливар ожидал того дня, когда, через два года, встанет перед первым быком. Как отец.
Глава 6
Без малого весь год граф де ла Каса проводил во Франции. Он приезжал в Испанию только ранней весной, на ежегодную тьенту. Граф был старик, почти семидесяти лет. Высокий, с очень прямой осанкой, он всегда исключительно осторожно нёс своё тело, словно бы чувствуя, что это вещь очень и очень хрупкая. У него были близко посаженные чёрные глаза с каплями огня в самом центре.
Каждый год, приехав в Арканхело, за несколько дней до тьенты, он звал к себе Маноло. Они встречались в кафе — скорее мемориале Хуана Оливара, чем ресторане или баре. Пока Маноло был маленьким, его водила мама. Сейчас, в десять, он пошёл один. В этот раз ему не пришлось напоминать, чтобы он надел чистую рубашку и пригладил волосы. Ему почти что не терпелось увидеться со стариком. Он хотел позадавать ему вопросов, особенно — о том, как пробуют животных. И ещё он хотел выяснить, чего именно от него ждут. Он знал, что крайне необычно сражаться с быком и убить его во время тьенты, потому что пешим положено пробовать только коров, в то время как быками занимаются конные. Из-за предсказания цыганки у графа был специальный бык для его отца. Но может быть для него, Маноло, у него будет только корова, поиграть. Если от него не ждут, что он убьёт быка, с надеждой думал мальчик, может быть, в конце концов он их не разочарует. Получится почти не хуже, чем у отца в тот, первый раз.
Встреча проходила по давно установленному ритуалу. Сперва они пожали друг другу руки.
— ?Que tal, Маноло?[5] Как поживаешь?
Голос у графа не изменился: он всё ещё был резким и исходил из самой глубины тела. Руки были, как тонкая бумага, так что собственные казались Маноло большими и липкими.
— Пошли, — сказал граф, взяв Маноло за руку и подводя к бару. — Что будешь пить, манзанилью?
Маноло покачал головой.
— Ах да, забыл! — смеясь, воскликнул граф. — Содовой воды для молодого человека, — попросил он бармена.
5
В испанском языке вопросительный и восклицательный знаки ставятся дважды: перевёрнутый — перед предложением, а привычный нам — после. Это помогает вовремя сменить интонацию при чтении вслух.