— Так. — Шутов усмехнулся. — Но есть еще такая вещь, как отставка.
— Майк… — Макнэлли застыл. — Майк, не делайте глупостей. Я понимаю, у вас сейчас не лучший период в жизни. И все же возьмите себя в руки. Отставка не для вас, вы молодой растущий офицер. У вас все впереди. Не делайте глупостей, Майк. Поверьте мне, вы ничего не потеряете, оказавшись на некоторое время в Минтоукуке. Уверяю вас.
Шутов ничего не ответил.
— Ладно, — сказал Макнэлли. — Договоримся так: вы обдумаете все. Остынете. И завтра утром явитесь ко мне за бумагами. Чтобы со спокойной душой улететь в Минтоукук. Хорошо?
— Не знаю. — Шутов встал. — Не знаю, хорошо ли это.
— Майк… — Встав, Макнэлли протянул ему руку. Встряхнув ладонь, добавил: — Пока. Вообще вы молодец. Вот увидите, у вас все получится. До завтра.
4
На стойке перед Шутовым стоял бокал с начатым бурбоном, это был уже третий за сегодняшний вечер. По опыту он знал: и не последний. С тех пор как три дня назад он был отлучен начальством от всякой деятельности, он взял за обыкновение просиживать здесь, в баре «Тики Коув» на крыше «Поларис-отеля», с открытия до закрытия. Сейчас, в июне, в Фэрбенксе почти всю ночь было светло как днем. Вид, открывавшийся отсюда, с крыши отеля, на реку и город, был действительно волшебным. Но он довольствовался лишь частью этого вида, отражавшегося в зеркале за спиной бармена, индейца в национальной куртке с бахромой по краям. Красоты ландшафта ему заменяли огоньки, вспыхивающие под потолком. Причина его пребывания здесь была проста: бар был единственным местом, где он мог хоть как-то успокоиться.
Особенно важно для него было прийти в себя сейчас, после разговора с Макнэлли. Главное, рядом не было Дика. Дик бы все понял. Понял без лишних слов. Понял бы горечь, которую он сейчас испытывает. Эта горечь, безнадежная и глухая, напомнила ему о Сибири, работе на золотых приисках. Начальником тамошней милиции был капитан Кандыба, редкостный мерзавец. Однажды, во время очередного конфликта, Кандыба сказал ему: «Шутов, завязывай с идейностью. Идейные у меня не будут работать никогда, понял?» На языке Кандыбы работать «за идею» означало не брать взяток и не покрывать преступления. Когда Шутов понял, что в отделении Кандыбы из идейных он остался один, он тут же смотал в Штаты, единственный раз в жизни дав взятку капитану сухогруза, на котором уплыл.
Огоньки под потолком, вспыхивая в такт музыке, складывались в узор, претендующий на изображение северного сияния. Бар был забит до отказа. Шумевших за своими столиками приезжих можно было легко отличить от местных завсегдатаев, в основном сидевших молча. Здесь было немало путан. За три дня Шутов наметанным взглядом определил: для городишки вроде Фэрбенкса многие из них очень даже ничего. Однако сейчас ему было не до путан.
Вообще бары и злачные места он не любил. Там, где он провел молодость, на золотых приисках Чукотки и Колымы, никаких баров не было. Молодым ребятам вроде него, в случае если им нужна была девушка, бар заменяла обыкновенная бутылка. И комната, свободная хотя бы на несколько часов. Он же, Шутов, был в этом отношении в привилегированном положении: кроме собственной однокомнатной квартиры, у него была еще и гитара. Играл он, по собственному убеждению, средне, но виртуоз-музыкант тамошним девушкам, как он вскоре понял, был и не нужен. А поскольку хорошеньких девчонок в тех местах хватало, выбор у него был широчайший. К барам же, и вообще к американским порядкам, его приучил Дик. Особенно в последний год.
Вспомнив о Дике, Шутов выпил бокал одним махом. Что да, то да: всевозможные притоны и бордели были для Дика родной стихией. Он читал их, как некоторые люди читают книгу. Войдя в любой бар, Дик мог по одним только позам проституток и выражению лица бармена рассказать, что здесь только что произошло. Однажды они ухитрились провести ночь в баре в Гарлеме, и никто в эту ночь их там пальцем не тронул. Потом в полицейском участке им объяснили: за всю историю этого бара там не рискнул показаться ни один белый.
— То же самое? — Остановившийся перед Шутовым бармен поднял одну бровь. Поскольку за эти три вечера они научились отлично понимать друг друга, Шутов вместо ответа коротко моргнул. В следующую секунду бокал был уже наполнен бурбоном точно на том же уровне: не доходя сантиметра до ободка. Взялся было за ножку, чтобы пригубить только что налитое, но его остановил женский голос. Голос был низким, но довольно приятным:
— Я бы тоже очень хотела «то же самое».
Скосив глаза, Шутов встретился взглядом с только что севшей на соседнюю табуретку девушкой лет двадцати. Она была довольно милой. Может быть, даже больше чем милой. Светлая шатенка с темно-голубыми глазами и отличной фигурой. Судя по манерам, а также по откровенно вызывающему мини-платью — типичная «девушка для танцев», хотя раньше здесь Шутов ее не видел.
— Привет, — девушка улыбнулась. — Я — Хайди. А вы?
Прокол, подумал Шутов. Выговор не местный. Наверняка приехала сюда из Нью-Йорка или, в крайнем случае, из Нью-Джерси. Впрочем, это неважно. Ведь не исключено, что путаны могут приезжать на заработки и оттуда. Девушки такого типа и особенно с таким напором не совсем в его вкусе. Но собственно, а почему бы нет? Работа, настоящая работа, для него практически закончилась. Так почему бы не расслабиться? Девчонка довольно мила.
— Я вам не нравлюсь? — спросила Хайди.
— Вы? Почему же. У вас все в полном порядке.
— Спасибо. Именно поэтому вы не хотите называть свое имя?
— Майк.
— Оʼкей. В бокале у вас бурбон, я правильно поняла?
— Правильно. — Шутов посмотрел на бармена. — Бурбон для леди, оʼкей?
Направив на бармена сжатый кулак, Хайди сказала:
— Только плачу я, запомните.
— Плачу я, — сказал Шутов. — И хватит разговоров на эту тему, ладно?
Несколько секунд они смотрели друг на друга в упор. Казалось, Хайди пытается понять, насколько сильным может быть его взгляд. Наконец, взяв бокал, сказала:
— Ну вы и персонаж. Никогда таких не видела.
— Какой есть.
— Да уж. Из Нью-Йорка?
— Нет. — Сообщать, откуда он, в данном случае не было никакой необходимости.
— О Господи… — Хайди осторожно дотронулась до его руки своей ладонью. Прикосновение было очень приятным, не сухим и не влажным, а как раз таким, как нужно. Кроме того, при этом движении до Шутова донесся еле слышный запах хороших духов. — Представляю, какое я на вас произвожу впечатление. Но я такая, я ничего не могу с собой поделать. Не обижайтесь на меня, ладно?
— Ладно.
— И вот что, Майк… Вот что… давайте поговорим, пока мы еще можем говорить…
— Пока мы еще можем говорить?
— Да… Вы остановились в этом отеле?
— В этом.
— Понятно. — Хайди сделала глубокий глоток. Обняла бокал ладонями, так, будто хотела его согреть. — Майк, только честно: вы хотели бы меня еще увидеть?
— Еще? Вы уходите?
— Нет, но… Ответьте: хотели бы или нет?
— Ну… хотел бы. — Шутов еле сдержал усмешку. Хайди сидела, не глядя на него, и, судя по напряженному профилю, была очень серьезна. — Не понимаю только, что происходит.
— А я не понимаю, хотели бы вы меня увидеть или нет.
— Хайди, я же сказал: хотел бы.
— Когда действительно хотят увидеть, так не говорят.
— Господи… Хорошо, Хайди. Я очень бы хотел вас еще увидеть. Очень. Теперь верите?
— Ладно. Верю. — Хайди поставила бокал на стойку. — Все. Они. В каком номере вы остановились?
— В двести восьмом. Кто «они»?
— Неважно. Майк, умоляю: не связывайтесь с ними. Особенно с Грэгом. Он играет в футбольной команде. В настоящей. Они вас просто расплющат.
— Они — кто?
— Неважно. Просто я с ними приехала. Они воображают, если я позволила им поехать вместе со мной, они могут рассчитывать на что-то большее. Особенно Грэг.