Альбер Самен
(1858–1900)
МОЯ ДУША
Моя душа, инфанта в пышном облаченьи,
Ее унынье отражается устало,
В пустынных пыльных зеркалах Эскуриала,
Как в тихой гавани галера без движенья.
Она сидит, у ног охотничья собака,
Которая в густых лесах очарованья
Охотится за странной и волшебной ланью,
Послушная инфанты роковому знаку.
Ея любимого пажа зовут Былое.
Он ей вполголоса стихи читает,
Их тайне умирающей она внимает
С тюльпаном золотым в молчаньи и в покое.
Она обречена, она покорна, зная,
Что больше удивляться ничему не надо,
Когда обманчиво встает пред ней Армада,
Она становится еще грустней, рыдая.
Она рыдает, темной гордостью объята,
Когда на темном золоте стены рядами
Вандиковы портреты с тонкими руками
Глядят в последний миг багрового заката.
И иногда мираж поблекший и старинный,
Какой-то тусклый отблеск пышного былого,
Ее как будто к жизни пробуждает снова,
И зажигает скрытой гордости рубины.
Но, быстро отстраняя этот пыл случайный,
Она покою предается вскоре,
И жизнь доходит к ней издалека, как море,
И на уста ея ложится глубже тайна.
Вода ее очей как будто неживая,
Стоячая, подобная пустым каналам,
Она идет по темным и заглохшим залам,
Себя волшебными словами усыпляя.
Звенит вода дворцов задумчивым фонтаном,
В былого зеркала роняя отраженье.
Она мечтает грустно, с золотым тюльпаном,
Как в тихой гавани галера без движенья.
Моя душа — инфанта в пышном облаченьи.
ВЕЧЕР
Бледнеет небо, точно золотое море.
Равнина думает о чем-то не дыша…
В таком огромном, темном и пустом просторе
Восходит ночи величавая душа.
Последний луч еще блуждает, слаб и тонок,
И на ночлег бредут послушные быки.
Усевшись на пороге маленьких избенок,
Прохладу вечера вдыхают старики.
Земля под легкий звон колоколов
Проста, как на картинах старых мастеров,
Где Добрый Пастырь на лугу пасет ягненка.
Уж звезды сыплют белый снег, а ночь тиха,
И только где-то вдалеке у ивы тонкой
Чернеет силуэт печальный пастуха.
ВЕРСАЛЬ
О Версаль, в это время осенних томлений
Отчего твое прошлое давит меня?
Приближаясь, ложатся печальные тени,
И далеко дыханье горячего дня.
Красоту твою чище и лучше храня,
Нежит золотом вечер больной и осенний,
Рыжий лист, под ногами уныло звеня,
Улетает на пруд, на пустые ступени.
Вот бассейны твои, острова, и дельфины,
И сады, где теперь не гуляют дофины,
И былое величье плюмажей больших.
Ты, как лилия, горд, умирая безмолвно
И средь ночи фонтанов замшенных
твоих
Только плачут последние слабые волны.
ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР
Вечера апреля! Неба свод лазурный.
Ангел с наклонившейся случайно урной.
О, какой восторг в сердцах встает опять
И кладет на женщин томную печать.
Гаснут золотые розовые зори,
Город в этот миг вдали поет, как море.
Приоткрыта кем-то дверь в весенний сад,
И в пыли зеленой тополя дрожат.
Из ворот идут толпой мастеровые,
И звенят о камень каблуки большие…
Кажется, святая Вероника ждет,
Чтобы снять с их лиц усталых гарь и пот.
Кончена работа, завтра — завтра пасха,
Колокол поет с какой-то грустной лаской,
Пробуждая в сердце все, что спит в пыли,
Все, что мы из детской веры сберегли.
Но уж ночь языческая тихо встала,
Скрыв улыбку строгой складкой покрывала.
И омытый ночи голубой водой,
Ясно выступает месяц молодой.
Чьи-то женские невидимые руки
Опускаются, рассеивая звуки.
Гаснут краски, кротко тонут голоса,
И синеют голубые небеса.
Миг, когда душа толпы, одним объята,
Умирает вместе с заревом заката.
Вечера апреля! Шепоты вокруг,
Томность губ и потаенный трепет рук.
И Амур рукой невинной, но умелой
Из колчана золотого вынул стрелы.
Сходит медленно весенней ночи мгла,
И в руке его жестокая стрела…